Тайна семи - Линдси Фэй

– Я подумал, возможно, это имеет для вас какое-то значение.

– Мы считали это свидетельство настоящим, – ответила она. – И мне оно не нужно. И потом, это не моя вина, мистер Уайлд, что никакого Чарльза Адамса на самом деле не существовало.

Конечно, нет. Она, бесспорно, была хорошим человеком, боготворила безвременно ушедшую сестру, и… Что вы вообще здесь делаете, Тимоти Уайлд? Требуете, чтобы она извлекла какой-то ключ к разгадке из брачного свидетельства? Сплошные провалы и неудачи обступали меня со всех сторон, как стены. Неужели я хотел, чтобы мне перекинули спасательную веревку, чтобы я мог выбраться из этого лабиринта, неужели вообразил, что Делия сможет раскрыть для меня эту тайну?

Я пожал ей руку. А потом еще и поцеловал. Потому что она нравилась мне, и сестра ее тоже нравилась, если уж быть честным до конца; возможно даже, я испытывал к ней больше чувств, чем положено испытывать к жертвам преступления, которые расследовал. А затем направился к двери.

И, подойдя к ней, вдруг вспомнил Мерси – какой видел ее в последний раз. Перед тем, как она покинула меня, а потом быстро свыклась с мыслью, что глубокие воды безграничного океана, разделяющие нас, могут сослужить добрую службу человеку, если он разбит и потерян. И внезапно я почувствовал, что просто не в силах выйти из этой комнаты. Мерси была измучена, опустошена, убита горем. Для меня она была всем на свете, и я помню, как она стояла там, на палубе, и жестом отсылала меня прочь. Она думала, что так будет лучше, мудрее, она приняла мою помощь, а потом увидела, что я от нее отвернулся; она смотрела мне в спину, когда я уходил прочь, она уплывала в Лондон. И в самые мучительные ночные часы я, вспоминая об этом, вдруг вскипал от злобы на самого себя – да так, что руки чесались кого-то убить.

– Так значит, этим все и закончится? – спросил я.

Делия судорожно сглотнула, потом беспомощно приподняла и опустила плечи. Этот осторожный размеренный жест, это пожимание плечами при разминке мускулов делает боксер перед выходом на ринг. Мне следовало бы сразу понять.

– Как смеете вы спрашивать меня об этом? – еле слышно произнесла она.

Да, пожалуй, тут я переборщил. И наверняка похолодел бы от этого ее тона, если б где-то внутри, в груди, не нарастал жар, охвативший меня и подстегивающий соваться туда, куда не следует, не нужно, и главное – бесполезно.

– Можете спросить меня о Джордже Хиггинсе все, что угодно, – выпалил я, понимая, что выставляю себя дураком. – Вы нужны ему. Это, конечно, не мое дело, но… мисс Райт, он не хотел давать вам денег. Он хотел отдать вам все. Самого себя!

– Но как я могу просить его об этом? – выкрикнула она и стала комкать воротничок платья у стройной шеи. – Здесь у него богатство и положение. Здесь у него хоть какие-то права. Здесь, в Нью-Йорке. Своя жизнь, свой собственный дом. Как я могу просить человека бросить все это?

– Так вы любите его, – догадался я. – Как же вы тогда не понимаете, что нужны ему?

Она улыбнулась, с жалостью.

– Джорджу нужен лишь плод его воображения – воспитанная леди, которая будет подавать чай его гостям, пока те рассуждают о тарифах, играют в какие-то хитроумные карточные игры и пьют французское вино.

– Ничего подобного! – пылко возразил я. – Ему нужны вы.

– Что ж, хорошо. Тогда ему придется ехать за мной следом, не так ли?

Тут ее маленький кулачок уперся мне в ключицу, и она начала подталкивать меня к двери, на выход. В кулачке был зажат какой-то твердый предмет, и когда я, сгорая от любопытства, потянулся к ее руке, она разжала кулак и бросила его мне на ладонь. Ключ от дома Валентайна. Я напрочь позабыл о нем. Казалось, то реликвия из прошлого века.

– Если я так уж ему нужна, он последует за мной, как подобает хорошей американской ищейке, – продолжила она, выпроваживая меня в коридор. – Правда, у собак есть одно огромное преимущество: они искренни. И если бросаются за куском мяса, вы понимаете, что другой цели у них нет.

Проснувшись утром, я вдруг понял: сегодня последний день, который Делия и Джонас проведут в Нью-Йорке. И вроде бы ничего печального в том нет. Но поскольку я так и не смог сообщить им, кто убийца Люси, получалось как-то нехорошо.

А затем я с отвращением вспомнил, что сегодня вечером должен посетить мероприятие, устраиваемое партией демократов, и почувствовал себя еще хуже.

Я со стоном сел в постели, откинул одеяло, встал и пошел умываться и одеваться, и с каждой секундой все больше ненавидел этот день, 28 февраля 1846 года. Бреясь и одеваясь – в лучшие свои тряпки, а на деле совсем дрянные, – я рассеянно продолжал ненавидеть всю свою жизнь. А затем спустился вниз, выпить кофе и съесть рогалик. Но стоило оказаться в пекарне, как отвращение сменилось любопытством.

Миссис Боэм сидела за столом с чашкой горячего чая и растерянно разглядывала лежащие перед ней на столе предметы – письмо, утренний выпуск «Геральд» и какую-то коробку в коричневой оберточной бумаге. Когда миссис Боэм чем-то озадачена, она очень сердито смотрит на предметы, словно те оскорбляют ее материнские чувства. В этот момент она походила на бледную хрупкую и добрую женщину, готовую врезать кожаной перчаткой по лицу какому-нибудь мерзавцу. И была прелестна в своем гневе.

– Что это?

– Три доставки почтой. Для вас, мистер Уайлд.

– Тогда почему вы так гневно смотрите на них? Мы что, в состоянии войны с Мексикой или Британией?

– Да откуда мне знать. Может, с обеими. И я не понимаю, – заметила она хрипловатым голосом с легким акцентом, – как это письма без почтовых марок могут дойти сюда через океан?

Я так и бросился к столу, поспешно делая в уме подсчеты.

Письмо из Лондона идет сюда больше двух недель, а это означает, что Мерси отправила это прежде, чем могла получить и прочесть мое. Но это… эту мысль я решил оставить на потом. Сейчас важнее другое. Моя квартирная хозяйка совершенно права – на этом письме в конверте с моим адресом, выведенным столь знакомым фантастическим паутинным почерком, действительно не было марки. Уже во второй раз корреспонденция от единственной девушки, узоры на кончиках пальцев которой я был готов вспоминать до конца своих дней, прибыло сюда, словно по волшебству.

– Может, мы с вами уже с ума сходим? – предположил я.

Миссис Боэм пожала плечами и кивком немного квадратного подбородка указала на письмо.

– Читайте. А я пока приготовлю чай. Думаю, чашка крепкого чая вам не помешает.

Аргумент бесспорный, а потому я поблагодарил ее и вскрыл конверт. Послание оказалось почти столь же длинным, как и первое, и написано было тем же неразборчивым почерком.

Дорогой Тимоти!

Я убеждала себя, что правильнее было бы дождаться твоего ответа, узнать, какими мыслями ты хотел бы со мной поделиться. Какого они цвета, допустим, черные или красные, или же такие нежные бледно-голубые. Узнать, хочешь ли ты донести их до меня. Узнать, хочешь ли, чтобы я продолжала строчить тебе эти послания. И до сих пор считаю – дождаться было бы лучше. Но, видишь ли, затем я стала размышлять о своем недавно отправленном тебе письме и решила: никто не заставлял писать его тебе в такой спешке, это сравнимо разве что с неверным выбором ниток для рукоделия. И вот теперь беспокоюсь. О том, что сказала в нем или не сумела сказать, о том, понравилась ли тебе моя история. Я не так уж глупа – ты сам это говорил, считать, что я состою из целого переплетения недостатков и ошибок, просто глупо, – так что вполне можно притвориться, что то мое письмо не произвело на тебя никакого впечатления. Ни капельки не тронуло.

Еще глупее было бы мучительно размышлять на тему возможных твоих ответов, поскольку я знаю, как много времени отнимает у тебя ежедневная работа, более того – я научилась довольно точно предсказывать твои мысли и поступки, даже когда тебя нет поблизости. При одной только мысли о том, что я отправила тебе этот туманный, путаный набросок моей здешней жизни, вижу, как ты читаешь его и недоуменно морщишь лоб, и одна бровь наползает на другую. Понимаю, как все это отвлекает тебя – все равно что прикоснуться по рассеянности на миг рукой к кипящему чайнику – поначалу вполне переносимо, зато потом… О, это потом!.. Скажу тебе даже больше: когда недавно перечитала свои собственные слова, долго не могла понять, кто же их написал. Ни малейшего даже приблизительного представления. Любая могла написать тебе это письмо. Надеюсь, она хорошо к тебе относится.

Почти уверена, что забыла поблагодарить тебя. Так вот, спасибо. Если б не ты, я бы здесь не оказалась; ты помог мне во многих отношениях, и это при том, что сам не хотел, чтобы я уезжала. Сказать, что ты был просто добр ко мне, – нет, этого недостаточно, слишком мелкие и ничтожные словечки для описания чего-то грандиозного, к примеру, изгиба горизонта, так что не стоит. Но все равно благодарю.