Где-то во времени - Ричард Матесон

– Шути сколько угодно, – отозвался я. – Я тоже могу иногда пошутить.

– Все, что захочешь, любовь моя.

И она снова прильнула ко мне.

Поцеловавшись, мы пошли на третий круг. Ее прелестное лицо запылало, а в глазах появилось безумное выражение, моментально меня возбудившее и наполнившее радостью. Я прижался губами к ее полуоткрытому рту, просунув ей в рот язык, и она задрожала, принявшись страстно его лизать своим языком, а потом захватила зубами, едва не прикусив. Через считанные секунды я снова вошел глубоко в нее, и она снова исступленно терлась об меня. Голова ее моталась из стороны в сторону, на лице было выражение полной раскрепощенности. Испытав третий по счету оргазм, она вскричала:

– Это невозможно!

Потом все было кончено, и она прильнула ко мне теплым и влажным телом. Пока она засыпала, я ощущал на своих губах ее сладкое дыхание. Я старался не засыпать, чтобы смотреть на нее, но не смог. Радостный и спокойный, я погрузился в глубокий сон.

Когда я открыл глаза, она все еще спала, правда уже не в моих объятиях. Мы лежали рядышком под простыней и одеялами. Я подумал, что она, должно быть, просыпалась и укрыла нас.

Я долго лежал на своей стороне кровати, неотрывно глядя в ее лицо. «Теперь в этой женщине заключается моя жизнь», – думал я. В качестве эксперимента я попытался вспомнить Хидден-Хиллз, Боба и Мэри, но это оказалось почти невозможным – все как будто осталось на том конце вселенной. Теперь ощущение дезориентации притупляется. Уверен, что скоро оно совсем пропадет. Мое присутствие в 1896 году напоминает проникновение чужеродной песчинки в устричную раковину. Чужак для этой эпохи, я мало-помалу покроюсь самозащитной – и поглощающей – оболочкой и постепенно окажусь внутри нее. Со временем моя песчинка обрастет этой эпохой, и я стану совершенно другим существом, позабыв свои корни и ведя жизнь человека этой эпохи.

В этом, вероятно, и заключается практическая сторона перемещения во времени. Если бы Амброуз Бирс, судья Крейтер[55] и все подобные исчезнувшие люди на самом деле перенеслись назад во времени, они бы сейчас не смогли вспомнить, откуда пришли. Природа защищает свои творения. Если нарушено правило или в порядке мироздания случился сбой, должна произойти компенсация, то есть весы должны быть уравновешены каким-то противовесом. Таким образом, человеку, перехитрившему время, под силу лишь временно нарушить ход исторического развития. Значит, причина, по которой «нет возврата земным скитальцам», состоит в том, что это путешествие, по понятной необходимости, бывает лишь в одну сторону.

Над всем этим я размышлял, лежа в постели и глядя на Элизу. Я уже совершенно проснулся и больше не хотел спать, а вместо этого жаждал насладиться этими бесценными мгновениями, когда рядом спала моя возлюбленная, а мое сознание и тело были наполнены ощущениями нашей недавней любви. Я очень медленно и осторожно выскользнул из постели. В этой предосторожности необходимости не было – Элиза крепко спала. «Неудивительно», – подумал я. Должно быть, ее сильно истощила эмоциональная и физическая нагрузка прошедших суток.

Поднявшись, я увидел, что моей одежды на полу больше нет, и огляделся по сторонам. Заметив, что мой костюм висит в открытом шкафу, я подошел и заглянул во внутренний карман сюртука. Листки бумаги были там, где я их оставил. Я подумал, что она, наверное, их видела – они занимали довольно много места. И все же, прочти она их, вряд ли спала бы так безмятежно. Даже если бы она не смогла расшифровать мою скоропись, ее наверняка растревожил бы сам вид усеченных слов. Я взглянул на нее через комнату. Встревоженной, во всяком случае, она не казалась. Я решил, что она не заметила листки, а если и заметила, то не придала им значения.

Тогда я подумал, что пришло время подвести мои записи к настоящему моменту. Я направился было к письменному столу, потом вернулся назад, привлеченный видом ее одежды. Одно за другим я трогал ее платья. Подойдя к тому, которое она надевала чуть раньше, я приподнял его обеими руками и прижался лицом к мягкой ткани. «Элиза, – подумал я, – пусть время окажет мне еще одну услугу и остановится в этот восхитительный момент, чтобы я мог остаться в нем навсегда».

Время, разумеется, не остановилось, да и не могло, и, когда истек маленький его отрезок, я выпустил платье из рук, и оно с шуршанием легло на место, а я подошел к письменному столу.

На нем лежало письмо, два сложенных листка, на обороте одного из которых я увидел свое имя. Мной овладело беспокойство. Прочитала ли она и расшифровала все-таки мои слова? Я быстро развернул листки и принялся читать.

Из первых же фраз становилось очевидным, что она не раскрыла моего секрета.

«Уважаемый сэр!

Отдаю должное вашим бесценным знакам внимания от 21-го текущего месяца и сожалею, что в этот момент не нахожусь в ваших объятиях. Какая глупость заставила меня покинуть ваши объятия?

Уже далеко за полночь – время, когда сонные актрисы (и не только они) зевают. Мне надлежит быть с тобой в постели – ведь я только что взглянула на твое дорогое лицо и послала тебе воздушный поцелуй, а теперь, как прилежная женщина, сто раз подрядрасчешу свои волосы, а потом опять лягу рядом с тобой.

Расчесывая волосы, я вдруг подумала: "Я люблю тебя, Ричард!" Мое сердце сильно забилось от такой радости, что мне захотелось написать о своих чувствах. Если я этого не сделаю, то, вполне возможно, растолкаю тебя, чтобы это сказать, а мне ни в коем случае не хочется нарушать твой безмятежный сон. Я люблю тебя, мой Ричард. Так люблю тебя, что, будь я на улице, стала бы плясать и собрала бы толпу, и надерзила бы полицейскому, меня бы арестовали, и я бы совершенно опозорила себя из-за этого счастья. Я стала бы бить в барабан, дуть в рожок и расклеиватъ по всему миру плакаты, возвещающие о том, что я люблю тебя, люблю, люблю!

И все-таки, несмотря на все это, я не так счастлива, как хотелось бы, как могла бы быть. Мне все время мерещится какая-то подкрадывающаяся к нам тень. Почему наша любовь не в силах ее прогнать? Меня иногда посещает одна невыносимая мысль, которая отнимает у меня все силы. Мысль о том, что я потеряю тебя также внезапно, как ты пришел ко мне. Загадочно, как ты говоришь – под покровом теней и независимо от моей воли. Я так боюсь, любовь моя. Я воображаю себе ужасные вещи, и меня не отпускает тревога. Скажи мне, что не надо волноваться. Я знаю, что ты уже это говорил, но продолжай повторять – снова и снова, – пока страх не будет смыт приливом твоих уверений. Уверь меня, что все хорошо. Меня без конца преследует страшное предчувствие, что нашей свадьбе помешает какая-то ужасная вещь.