Где-то во времени - Ричард Матесон

– Не надо больше слов, – сказал я.

Развернувшись, мы пошли назад к гостинице. Казалось, мы оба знаем, зачем возвращаемся. Мы больше ничего не говорили, а шли молча, держась за руки. Билось ли ее сердце так же часто, как мое? Я не знал. Все, что я знал – как знала и она: что теперь не имеет значения, какая именно тайна нас соединила. Не имеет значения, был ли я для нее какой-то потаенной, ожившей наконец фантазией, или она была тем же самым для меня. Как она выразилась, довольно и того, что мы вместе переживаем эти моменты. Ибо, невзирая на голос разума, всегда должен наступить такой момент, когда сердце говорит громче. А тогда заговорило сердце каждого из нас, и нельзя было ослушаться его приказа.

Впереди на фоне темного неба силуэтом вырисовывалась громада гостиницы. Невероятно, но над ней повисли два белых облака. Я сказал «невероятно», потому что эти облака по форме напоминали две огромные головы в профиль.

– Та, что слева, – твоя, – сказал я, совершенно уверенный в том, что она тоже увидела головы и поймет, о чем я говорю.

– Да, это я, – согласилась она. – У меня в волосах звезды. – Пока мы шли, она склонила ко мне голову. – А та, что справа, ясное дело, твоя.

Всю остальную часть пути мы молча смотрели на эти гигантские призрачные лица над крышей гостиницы.

Когда мы подошли к двери ее комнаты, она без слов вынула из сумочки ключ и подала мне, умиротворенно улыбаясь. Я отпер дверь, и мы вошли. Закрыв дверь, я запер ее и опять повернулся к Элизе. Не обращая внимания на соскользнувшую на пол шаль, Элиза прижалась ко мне. Мы стояли не шевелясь, обнимая друг друга.

– Странно, – прошептала она.

– Что, любовь моя?

– Передавая тебе ключ, я совсем не боялась, что ты меня осудишь. Даже не думала об этом.

– Тут не о чем думать, – сказал я. – Ты ведь знаешь, я не оставил бы тебя одну на ночь.

– Да, – пролепетала она. – Знаю. Я не смогла бы пережить эту ночь в одиночестве.

Отведя руки, она скользнула ими вверх по моей груди и обняла меня за шею. Я привлек ее к себе, и наш поцелуй был поцелуем мужчины и женщины, полностью принимающих друг друга – душой и телом.

Прильнув ко мне, она шептала слова, казалось, льющиеся из ее уст горячим потоком.

– Когда ты вчера подошел ко мне на берегу, я думала, что умру – на самом деле умру. Я не могла говорить, не могла думать. Сердце билось так сильно, что я едва дышала. С того момента, как увидела из окна тот пляж и начала думать о твоем возможном появлении, я непрерывно терзалась. Я была капризной, нервной, раздражительной, то начинала плакать, то успокаивалась. За эту неделю я пролила больше слез, чем за всю жизнь. Я подгоняла труппу и перегружала работой себя. Уверена, они думали, что я схожу с ума. Прежде я всегда была такой выдержанной, такой надежной, спокойной. Но только не на этой неделе. О, Ричард, я превратилась в помешанную.

Ее губы горели под моими губами. Я чувствовал, как она обнимает меня за голову, запуская пальцы мне в волосы.

Тяжело дыша, она отстранилась от меня. Лицо ее выражало страх.

– Долго я подавляла все это в себе, – призналась, она. – И я боюсь это выпустить.

– Не бойся, – сказал я.

– Мне страшно. – Она порывисто прильнула ко мне. – Милый, любовь моя. Я боюсь. Боюсь, что это тебя уничтожит. Это так низменно, так…

– Не низменно, – сказал я. – Это естественно; прекрасно и естественно. Не надо сдерживаться. Доверься голосу сердца. – Я поцеловал ее в шею. – И своему телу.

Ее дыхание обжигало мне щеку.

– О боже, – прошептала она.

Она была страшно напугана. Бурный темперамент, столь долго сдерживаемый, теперь прорывался, и она боялась выпустить его, считая разрушительным.

– Мне не хочется тебя пугать, Ричард. Что, если это тебя поглотит? Оно такое сильное, такое сильное. Никто никогда об этом не догадывался. Это как ужасный голод, в котором я не признавалась себе всю жизнь. – Трясущимися руками она гладила мои щеки. – Я не хочу подавлять тебя, не хочу оттолкнуть или…

Поцелуем я заставил ее замолчать. Она цеплялась за меня, как утопающий. Казалось, ей никак не перевести дух. Ее сотрясала неудержимая дрожь.

– Выпусти это, – говорил я ей. – Не пугайся этого чувства. Я ведь не боюсь. Его не следует бояться. Оно прекрасно, Элиза. И ты прекрасна. Ты – женщина. Пусть эта женщина обретет свободу. Дай выход ее эмоциям. Освободи ее – и дай ей насладиться. Утоли свой голод, Элиза. В этом нет ничего шокирующего. Ничего отталкивающего. Это удивительно, и это чудо. Не сдерживайся больше ни секунды. Люби, Элиза. Люби.

Она расплакалась. Я был только рад – это принесет облегчение. Тесно прижавшись ко мне, она вздрагивала от рыданий. Я чувствовал, как наступает ее освобождение, кончаются годы сурового заточения. Она наконец отпирала дверь той подземной темницы, в которой томилось ее естество. Меня настолько глубоко тронуло ее освобождение, что я готов был рыдать вместе с ней. По ее щекам неудержимым потоком текли слезы, губы дрожали, а ее прильнувшее ко мне тело непрестанно сотрясалось.

Потом наши губы слились, и ее губы, отвечая на мой поцелуй, постепенно становились требовательными, с искренней настойчивостью забирая то, что им причиталось. Ее руки беспокойно шарили по моей спине и шее, гладили мои волосы, ласкали меня, массировали; кончики пальцев впивались в мою кожу. Мне нравилась эта сладостная боль. Мне хотелось, чтобы это никогда не кончалось.

– Я люблю тебя, – шептала она. – Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя.

Она все время повторяла эти слова. Эти пылкие слова, срывающиеся с ее губ, были тем ключом, которым она открывала потаенные уголки своего желания. Когда я поднял ее и понес в спальню, она не издала ни звука, только прерывисто дышала. Она была такой легкой, такой легкой. Положив ее на кровать, я сел рядом с ней и принялся вынимать гребни из ее волос. Я вынул их один за другим, и ее золотисто-каштановые волосы рассыпались по спине и плечам. Она молча смотрела на меня, пока я не вынул последний гребень. Потом я стал осыпать поцелуями ее щеки, и губы, и глаза, и нос, и уши, и шею, в то же время распуская завязки на платье. Вот обнажились ее теплые белые плечи. Я без конца целовал их, целовал ее руки, целовал шею сзади. Она все так же молчала, лишь тяжело дыша и еле слышно постанывая.

Когда я расшнуровал ей корсет, вид ее кожи настолько потряс меня, что я громко застонал. Она тревожно взглянула на меня, а я ошеломленно разглядывал красные отметины на ее теле.

– О господи, не носи этого! – воскликнул я. – Не мучай свою прекрасную кожу.

Она наградила меня лучистой улыбкой, полной любви, и раскрыла мне объятия.

Потом мы лежали вместе на постели, крепко обнимая друг друга и слив губы в поцелуе. Немного отодвинувшись, я стал целовать ее шею, лицо, плечи. Она притянула меня к себе, и я прижался лицом к мягкому теплу ее грудей, целуя их и беря в рот твердые розовые соски. Ее стоны были, казалось, исторгнуты мучением. Меня захлестнула волна желания, и, быстро поднявшись, я скинул одежду и швырнул ее на пол, глядя, как Элиза лежит передо мной в ожидании, не делая никаких попыток спрятать свое тело. Когда я разделся, она протянула ко мне руки.