Суламифь и царица Савская. Любовь царя Соломона - Анна Листопад

– Я уже знаю, что Луна – сосед Земли на небосклоне, – продолжила Македа, – она так сильно воздействует на людей! Особенно на женщин, устанавливая в их организме лунные циклы, которые позволяют женщинам зачать и родить ребенка. Поистине, ее влияние на людей огромное. И знаешь еще что? Луна мешает мне спать! Она заглядывает ко мне в окно и пугает меня своим таинственным и бледным сиянием, – Македа улыбнулась и кокетливо посмотрела на Алкионея.

– Ты права, царица. Я могу предсказать время лунного и солнечного затмения, и я рассчитал расстояние от Луны до Земли. Я так же, как ты, уверен, что наша планета неразрывно соединена с Луной таинственной и загадочной связью. Я это вижу, когда наблюдаю за вращением Луны. Я даже составил циклы ее вращения. Хочешь, я расскажу тебе о них? – с важным видом, не замечая подвоха, ответил тот.

Глаза Македы зажглись неподдельным интересом:

– Конечно, хочу. Научи меня всему, что ты еще необычного узнал и увидел на небе! – попросила она.

Щеки ее вспыхнули от волнения. Так бывало всегда, когда она узнавала о каким-нибудь удивительном явлении природы.

Философ ободряюще улыбнулся:

– Мне нравится твой интерес. Не каждому дано его иметь в своем сердце – только ищущим и пытливым людям. Ты не просто мудра, Савская царица. Ты ищешь ответ и смысл явлений в окружающих тебя вещах, в людях и в рукописях. Ты обязательно найдешь его. Слушай. Луна – это шар, наполовину блестящий, а наполовину лазоревого цвета. Ты это уже знаешь. Когда Луна совершает путь по орбите и проходит под солнечным диском, она охватывается его лучами и неистовым жаром. Поэтому она поворачивается к нему своей блестящей стороной – из-за стремления ее света к свету. Когда же она, привлеченная Солнцем, обращена вверх, то ее нижняя, неблестящая сторона, благодаря окружающему ее воздуху и сходству с ним, кажется темной. Когда лучи солнца падают на нее отвесно, свет Луны остается обращенным кверху, и тогда Луна называется первою. Когда, двигаясь дальше, она идет к восточным частям неба, то освобождается от воздействия Солнца, и самый край ее блестящей части испускает сияние на Землю, становясь до чрезвычайности тонкой черточкой. Тут она называется второй Луною. По мере ежедневного ее вращения, отходя все больше, она по счету дней называется третьей, четвертою и т. д. В седьмой день, на закате Солнца, Луна занимает место между востоком и западом в середине неба. Потому что отстоит от Солнца на половину пространства неба и также обращена к Земле половиною своей блестящей части. Когда же расстояние между Солнцем и Луной равно всему пространству неба и восходящей Луне прямо противостоит Солнце на закате, то она, отпущенная его лучами на четырнадцатый день, испускает сияние полным кругом всего своего диска; в остальные же дни, ежедневно убывая, к окончанию лунного месяца, по мере своего обращения и пути, снова привлекается Солнцем, подходит под его круг и таким образом завершает полное число месячных дней («Об архитектуре», IX, 2, 1–2).

Алкионей резко оборвал свой рассказ и строго посмотрел на свою задумавшуюся собеседницу.

– Я вижу, царица, что ты далеко ушла в своих мыслях от нашего разговора. И уже почти не слушаешь меня. О чем ты задумалась? О том храбром воине, который отдал за тебя жизнь? – неожиданно спросил он, проявляя бестактность.

Македа кивнула. Однако с удивлением и холодно она поглядела на философа, позволившего себе столь неосторожно спросить ее о тщательно скрываемых мыслях. Если об этом догадался философ, то и другие придворные также могли догадаться об этом. А это уже не могло ей понравиться… Тем временем философ, как будто не замечая ее недовольного и вопросительного взгляда, гордый собой и вдохновленный собственной ролью учителя, продолжал:

– Позволь мне дать тебе один совет?

Македа кивнула, решив пока спрятать свой гнев и посмотреть, насколько далеко может зайти его дерзость. Алкионей продолжил:

– Ты не должна корить себя за смерть этого воина. Тем более ты его уже не вернешь. Богам видней, когда и кого из живых забирать в подземное царство.

– Ты говоришь так же, как Великий провидец. Странно… Вы никогда не видели друг друга? Скажи, как ты догадался о моих мыслях? – спросила она с любопытством, решив узнать, в чем она еще могла себя выдать.

– Это нетрудно. Твои глаза сказали об этом еще год назад. И с той поры ты не рассталась со своей сердечной печалью, – Алкионей смотрел на нее сочувственно и серьезно. Взгляд его стал нежным и умоляющим.

Неожиданно Македа поймала себя на мысли, что философ смотрит на нее точно так же, как Агирт. Она опустила голову. Она-то думала, что тщательно скрывает свою грусть от посторонних. Но, как видно, не от всех.

– Ты верно сказал. Я тоскую по нему. И я виню себя в том, что не смогла его спасти, хотя знала о том, что произойдет. Как ты думаешь, что я могла сделать, чтобы он остался жив? Может быть, мне не надо было отдавать приказ схватить Кархедона… – неожиданно спросила она и доверчиво посмотрела на философа.

– Нет. Ты ничего не могла сделать. Рано или поздно все равно произошло бы что-то ужасное. Тем более ты сама мне призналась, что Книга судьбы предрекла его смерть. Да, и на месте Хионы могла оказаться другая жрица. На месте Агирта – другой воин, который также беззаветно и преданно любил тебя. Даже… – Алкионей замолчал. У него чуть было не вырвались слова, что он сам мог оказаться на месте Агирта.

Теперь, грустная задумчивость набежала и на его чело. Влюбленный философ вздохнул и замолчал, погруженный в свои переживания.

– О чем ты вздыхаешь? – ласково спросила Македа и тепло поглядела на него.

– О несбыточном!

– А так ли несбыточно то, о чем ты мечтаешь? Может быть, тебе надо просто быть смелей? – снова спросила Македа и слегка покраснела.

Алкионей в недоумении взглянул на нее и замер. Весь облик царицы сказал ему о проснувшемся в ней желании. Женские глаза мечтательно и призывно смотрели на него, влажные нежные губы, подобные лепесткам прекрасной розы, трогательно приоткрылись в ожидании поцелуя. Увидев зажегшийся в глазах философа ответный огонь, она легко поднялась из-за стола и, обогнув его, плавно приблизилась к оробевшему от неожиданности Алкионею и встала перед ним, загородив своим телом свет, солнечный свет, падающий через окно в библиотеку. Медленным завораживающим движением она сбросила с плеч тонкое скользящее светлое покрывало и осталась нагой.

У философа помутился разум при виде открывшегося его взору почти божественного и безупречного женского тела. Он не мог отвести взгляд и, не скрывая восхищения, открыто любовался и женской молочной кожей, и великолепной нежной грудью, четко отчерченным манящим лоном, и темным узким треугольником внизу. Полные полукружья груди притягивали мужской взгляд и манили прикоснуться к себе.