Я еду домой-3 - Андрей Круз

Сэм… Сэма мне судить сложно, он был старше и мудрее меня, я не всегда мог разглядеть его настоящего за шуточками, но не думаю, что он сумел остаться таким, каким "произрастал" в заброшенном городишке Джастисбёрге, что в штате Техас. Что-то должно было измениться и в нем, время такое настало. Только я теперь этого уже никогда не узнаю.

Лодка неторопливо шла по каналу, я крутил большой архаичный деревянный штурвал, заставляя ее следовать причудливым поворотам русла, кот сидел рядом, глядя через стекло.

Вновь появилось уже знакомое ощущение начала, начала нового пути. Так было перед выездом из Юмы, так было в момент отправления из Хьюстона на машинах и из порта Нью-

Йорка на яхте. То же самое я чувствовал, когда пожарная машина повезла нас из Андалусии на север, в Голландию. А теперь — новый путь, новая дорога, хотя я понятия не имею, куда она меня на самом деле приведет. Хотелось бы в Москву вообще-то, мне именно туда надо.

Польдеры, поля, дома, фермы вокруг, брошенные машины, брошенные теплицы, все пустынное и заброшенное. Мертвецы в городках, провожающие меня взглядами — мертвая земля, мертвый мир, принадлежащий мертвым же. Медленно плывущая лодка выглядит уже инородным телом, словно кто-то устроил пикник на кладбище. Нет, не хотел бы я здесь остаться, тесно, мрачно, и мертвечина эта постоянно перед глазами будет.

Я и возле Москвы оставаться не хочу, если честно. Заранее, можно сказать, отсюда чую, что это за рассадник смерти, даже приближаться неохота. Чем Москва от Нью-Йорка, например, отличалась? Да ничем, точно так же была обречена. А куда тогда?

Хм, тоже вопрос интересный. Понятное дело, что в нашем поселке выживать уже никакого смысла нет, а что в нем еще делать? А не рвануть ли нам на мою историческую родину, то есть в Тверь? Где и населения куда меньше было, и свободного места в области больше, а самое главное — там есть Волга. Да, да, та самая, что в конце концов впадает в Каспийское море. Огромная такая Волга, идущая чуть ли не через всю страну, если поперек смотреть. А там… глядишь, кого из старых друзей найду. Кое-кто из них был уже в таких должностях и чинах, что по определению должен был выжить. Не лишено, не лишено смысла. Об этом надо еще сильно-сильно думать, но… не то чтобы совсем глупая мысль.

Интересно, вообще реально добраться из Питера до Москвы водой? Не, вряд ли это возможно, там всяких шлюзов-каналов должно быть до черта, а они, небось, и в мирное время уже давно не работали. А то, кончено, соблазнительно было бы, прямо на лодке, что-

нибудь крепкое прямо в Волгу перегнать, пригодилось бы… мечты и сны, блин.

Неожиданно навстречу мне прошла самоходная баржа, немного напугав своим появлением. За последние дни отвык я просто кататься, все какой-то беды ждешь, но обитатели баржи, несколько мужчин и женщин, лишь помахали мне руками, проплыв мимо.

Баржа старая, но как все здесь — в отличном состоянии, умеют они беречь вещи. И вот на тебе: не пошла на металлолом, стала кому-то домом или дачей, а теперь, похоже, снова понадобилась, вон, сколько мешков на нее нагружено. Не всегда надо выбрасывать старое, иногда и так все поворачивается.

До побережья было недалеко, всего километров семьдесят, но лодка шла медленно, разгонять в тесноте каналов ее было просто опасно, так что путешествие на удивление затянулось. Минута за минутой, час за часом, а мимо все так же медленно плыл типичный голландский пейзаж с ветряными мельницами. Их тут и вправду много, в каждой деревне есть.

Затем канал влился в Амстел — не слишком широкую реку, давшую название городу

Амстердаму. Шириной она была в этом месте не больше чем метров семьдесят, и рассекала мокрую плоть страны не так решительно и прямо, как прорытые трудолюбивыми голландцами каналы, а как и подобает реке — вихлялась петлями.

Затем лодка вошла в пределы Амстердама. Реку с обеих сторон стиснули дома — сначала пригородные, ненавязчиво, перемежаясь полями, супермаркетами, какими-то просветами, а потом уже городские, жестче и теснее, зажимая реку стенками набережной. Новые кварталы, все тот же светло-красный кирпич, белые рамы окон, черепица. Старый город — дома в три окна по фасаду, потемневшие от времени, островерхие, какие-то нереально игрушечные.

Всегда любил такие города, в которых чувствуешь на каждом шагу прожитые окружающими тебя стенами века… а теперь все, хана. Мерзко. Обидно.

Мутная зеленоватая волна, расходящаяся от форштевня лодки, омывала гранитные стенки набережной, я крутил головой, опасаясь пропустить нужный поворот. Вроде и никакой опасности нет, но находиться лишнюю хотя бы минуту в мертвом городе не хочется, подмывает свалить отсюда как можно быстрее и дальше.

Маленький буксир оттаскивает от берега жилую баржу, а на другой, пришвартованной рядом, возятся люди. Забирают плавучее жилье? А что, не лишено смысла. Жил бы здесь, так тоже постарался бы такую баржу увести, и безопасно, и просторно.

Вот он, отель "Интер-Континенталь", прямо на берегу, возле пристани, стал виден, едва я прошел под широким мостом. Это ориентир, а перед ним в канал ответвление, под еще один мостик, уже маленький. Так… да, точно туда, по карте так выходит. Морицкаде, канал

Морица. Теперь прямо по нему до самого порта.

Люди опять. И опять самоходные баржи, всерьез загруженные. На этот раз, похоже, не просто мародеры, а организованные — на каждой барже по несколько вояк кроме гражданских. На меня смотрят спокойно, без всякой враждебности. Может быть, тут люди пока друг на друга кидаться не начали? Албанцы, разумеется, не в счет, о них разговор отдельный. Может и так, голландцы вообще терпимостью известны всегда были, хоть она их в последние годы и завела не пойми куда, так что у всей страны репутация портиться начала… А вот теперь гляжу и думаю, что иногда и полезно уметь терпеть других. Не обязательно сразу зубами в глотку.

Почему-то кажется, что у нас в стране так мирно не будет, последние девяносто лет жизни никак не располагали к обучению терпимости, мы все больше в глотку друг другу норовили вцепиться. А с другой стороны… зато мы, грубо говоря, всегда в форме. In good shape, так сказать. Или это я польстил самому себе? А в форме вовсе не мы, а "племя младое, незнакомое, с юга приезжающее", а мы уже так, изживаем сами себя, передавая им свою страну? Не знаю, ничего я не знаю, и как правильно — тоже не знаю, знаю только одно: в себе я грех или благо терпимости как-то совсем изжил за последние месяцы. Обстановка как-то располагала к такой метаморфозе, особенно последние дни.

— А у тебя как с терпимостью? — спросил я у Тигра, столбиком сидящего рядом.

Кот, естественно, не только не ответил, но даже не посмотрел на меня.