Сага о Рорке - Андрей Астахов

– Ты не ответил мне, где Хельга? – сказал он. – Почему она не приходит ко мне?

Адмонт воздел руки к своду лазарета, горько вздохнул.

– Смирись с волей Господа, сын мой. Хельга не придет.

Рорк застонал: боль от клинков ансгримцев была ничто по сравнению с той болью, что он почувствовал в эту секунду. Холодом обдало душу, потому что Рорк знал, что услышит через мгновение.

– Она до последнего мига думала о тебе, – сказал Адмонт, – просила, чтобы мы ничего тебе не говорили. Наемники огненными стрелами подожгли дома за стеной. Хельга помогала гасить огонь. Стрела перебила ей почечную аорту. Утешься хотя бы тем, что она умерла без мучений. Мы похоронили ее в платье, которое она хотела надеть на ваше венчание.

– Венчание?

– Хельга верила, что ты примешь ее веру. Она была новообращенной христианкой.

Не то стон, не то рычание вырвались из-за стиснутых зубов Рорка, пальцы сжались. Теперь нет смысла обращаться к богам, бранить их или просить об утешении: боги далеко, они не придут на зов, а горе – вот оно, рядом. Сначала Турн, теперь Хельга. У него не было людей ближе. И оба ушли в мир мертвых, оставив его на земле в одиночестве.

– Горе твое велико, – рука Адмонта легла на плечо Рорка. – Я знал о вашей любви. Но наши судьбы писаны не на земле. Не гневи Бога ропотом, твоя жизнь не кончена. Тебе суждена долгая и славная жизнь.

– Моя жизнь потеряла цену!

– Скоро ты со стыдом вспомнишь эти слова, сын мой. Тебе только двадцать, жизнь твоя даже не дошла до половины. Я вдвое старше тебя и знаю, что наше бытие не кончается на этой земле. Верь, что в лучшем мире ты увидишь свою Хельгу такой же юной и красивой, какой она была в этой жизни.

– Это все слова. Оставь меня, монах. Дай мне побыть одному!

– Позови меня, когда почувствуешь во мне нужду. Да благословит тебя Бог, сын мой!

Адмонт осенил юношу крестным знамением, улыбнулся виновато и вышел из лазарета. Рорк глубоко вдохнул воздух, чтобы сдержать рыдания, рвавшиеся наружу. Ему не хотелось, чтобы раненый на соседнем ложе видел его слезы.

В открытое окно влетели шум голосов и звуки флейты и барабана. День был погожий, почти весенний, во дворе монастыря собралась большая толпа народа – крестьяне из окрестных деревень, торговцы, мастеровые, паломники и даже монахи. Они окружали группу шпильманов, изображавших сцены из Священного писания – Рождество и Сретенье.

Рорк слушал пение шпильманов и думал о Хельге. Ее похоронили, пока он лежал в этой комнате без сознания, борясь со смертью. Боги даровали им только одну ночь, и вот теперь на смену невыразимому счастью пришла великая скорбь. Ничего ему не осталось. Шпильманы, закончив показывать библейские сценки, запели свежесложенную песню о битве на холме святого Теодульфа. Рорк не понимал слов, он лишь слышал упоминавшиеся в песне знакомые имена и смутно чувствовал, что поют о подвиге, совершенном норманнами. Но эта песня теперь казалась Рорку глупой и ненужной. Он бы с радостью отдал свою славу за жизнь Хельги, да что там – за хотя бы один час ее жизни! А толпа во дворе ликовала и после каждого куплета разражалась рукоплесканиями и одобрительными криками, не подозревая, что главный герой великой битвы, о которой поет шпильман, лежит в десяти шагах от них, израненный и пораженный новым свалившимся на него горем.

– Соболезную тебе, друже, – послышалось Рорку.

Юноша повернул голову. Обладатель голубого глаза говорил по-словенски. И Рорк узнал этот голос.

– Куява, ты?

– Видишь, и я здесь маюсь, – глаз увлажнился, заблестел невыплаканной слезой. – И меня чуть судьбина[100] не прибрала.

– Неужто жив остался?

– Конь меня мой спас, – вздохнул Куява. – Как пошел суйм у дома готских богов, я дружину возглавил, потому как княжичей всех и воеводу моего Купшу посекли. Угры[101] на нас навалились, в кожах все, в малахаях, с кривыми клинками. У, лошадники вонючие! Мы положили их без числа, но и моих отроков осталось с десяток. А тут коня моего копьем ткнули, он повалился, меня придавив. Ударился я сильно головой, не помню ничего. А как очнулся – вокруг меня мерлые одни. Монахи меня нашли, я уже замерзать начал…

– Молви, Куява, ты в меня стрелял?

– Я. Горазд с меня роту взял, что я тебя убью.

– Горазд? А я-то думал… И ты искал моей смерти?

– Искал. Но Горазд умер. После битвы на холме он еще день прожил, а потом судьбина его прибрала: видать, удар-то Золотого рыцаря голову ему сильно повредил. И Ведмежич мертв, и Первуд. Первуда на моих глазах орда мечами посекла. Моя рота силы более не имеет. – Куява помолчал, ибо нелегко ему далась такая длинная речь. – Ревность меня попутала, Рорк. Я ведь княжну-то люблю больше жизни. За нее на смерть с радостью пойду. На моей любви и поймал меня Горазд, посулил сродственницу в жены, если лишу тебя жизни.

– Стало быть, нужна была вуям моя смерть. Чего же не убил меня?

– Правду знать хочешь? Следовал я за тобой, но случай мне не выпадал. Хранят тебя боги, Рорк. Раз сумел стрелу в тебя пустить, а больше не выходило. Прости меня, Рорк!

– Повезло нам, Куява, – вдруг сказал сын Рутгера, – вон сколько воинов добрых пало. А мы остались. Для этого ли нам боги жизни наши оставили, чтобы мы в сердце котору лелеяли?

– Прощаешь, значит?

– Прощаю. Но коли узнаю, что опять умышляешь на меня…

– Я теперь холоп твой.

– Не холоп мне нужен, а друг верный и союзник. А впрочем, не вернусь я в Рогволодень, так что служба твоя мне не будет в пользу. Разве только поклонишься Боживою и прочим дядьям моим да привет и поклон от меня передашь… Ты знаешь кому.

– Неужто в Готеланде ты решил остаться?

– Нет, подамся с братьями-варягами за море. Там родина моего отца, туда и будет мой путь.

– Хочешь, и я с тобой к варягам подамся.

– Стоит ли? Ведь княжна в Рогволодне осталась – может, и судьба тебе стать ее мужем. Эймунд, суженый ее, в сече пал, вот ты и посватай, попытай счастья.

Куява шумно завздыхал, зашевелился. Но незажившие раны дали знать о себе, и молодой дружинник затих со стоном. Рорк же слушал песню шпильмана под аккомпанемент расстроенной виолы. Это была песня о седом воине, сразившем Антихриста и его зачарованных рыцарей-оборотней. Смешная была песня, одно вранье, и хорошо, что Рорк не понимал ее слов. И снова он подумал о Хельге, о той единственной ночи, которую они провели вместе. Воспоминания нахлынули с небывалой болью, оттого отчаяние и горечь невольно выступили слезами – о боги, видел бы это Браги!

Рорк глубоко вздохнул, чтобы побороть слабость и клокочущую в душе боль. Пускай так и будет – если богам угодно, чтобы он шел по предназначенному норнами пути, не отклоняясь от него, он готов принять их волю. Теперь, после смерти Хельги, ничто не имеет больше смысла. Битва, а не любовь, кровопролитие, а не счастье, меч, а не серп, походы, а не домашний уют суждены ему. Да и быть по-другому не может. Тот, в ком течет кровь Геревульфа, не создан для другой жизни. Прав был Аргальф, когда сказал ему, что сила Хэль не исчезнет, и Рорк возьмет на себя его проклятие. Боги обрезают все нити, которые ведут Рорка к людям: старый Турн, Хельга – кто следующий? Вот и Яничку он оставляет Куяве, потому что не быть им вместе никогда. В его сердце живет только Хельга, больше никому там не быть.