Шпионка. Часть 2 (СИ) - Вернер Анастасия

Я хмыкнула. Сцепила кулаки и уткнулась в них подбородком. Хотелось лечь и забыть обо всём на свете, но я должна была пережить это занятие. А затем пережить последующие часы. И ещё. И ещё. Просто пережить.

— В этом мире можно ко многому отнести слово «любовь». Любовь к музыке, любовь к природе, любовь к человеку, эта жизнь наполнена любовью. Я бы хотел выделить самую банальную, но самую непростую любовь.

Золин перевернул листок другой стороной. Я внезапно заметила, что его руки слегка дрожат, а голос стал на порядок ниже.

— Любовь к девушке — это ужасно. Когда ты любишь, ты становишься полной размазнёй. У тебя начинают трястись руки, и появляется странная нерешительность. Ты понимаешь, что должен думать о чем-то важном, но все твои мысли абсолютно тупые. Ты думаешь о любви. О ней. И ты превращаешься в простую тряпку, потому что всем нам с самого рождения вбивали, что мужики должны быть сильными, решительными и рациональными. А когда ты влюбляешься, ты сперва вообще не понимаешь, что происходит. От рациональности не остается и следа, а внутри появляется тупое щекочущее чувство, и ты сидишь, и в ужасе думаешь: «Это что, те самые бабочки?!».

Чем влюбленность отличается от любви? Когда ты влюблен, тебе хочется петь и плясать от счастья. Когда ты любишь, хочется утопиться. Когда ты влюблен, тебе кажется, что твоя девушка идеальна. Когда ты любишь, ты видишь каждый её недостаток, но становишься сумасшедшим, потому что понимаешь, что тебе плевать. А ещё из-за любви ты превращаешься в какого-то полоумного маньяка. Тебе хочется убить любого парня, который подойдёт к твоей девушке. Возможно, это бред — про подкашивающиеся колени, потеющие ладони и поцелуи под луной. Не знаю, этого мне испытать не доводилось. Но одно я могу сказать точно: если человек хоть раз полюбит, он уже никогда не будет прежним.

Я поймала его взгляд. Золин смотрел прямо на меня, одновременно меняя листки. Он взял вторую бумагу и прочитал самое последнее предложение:

— Так что же такое любовь? Любовь — это когда она говорит, что обожает пирожки, а ты, как идиот, воруешь их из столовой. Любовь — это когда тебе не всё равно, что она с самого утра ничего не ела.

Чувствуя, как стынет в жилах кровь, я опустила глаза.

На столе лежал пирожок.

Глава 16

Глава 16

— Майки, боже мой! Где же ты так?!

Люти замерла с огромной кастрюлей в руках, глядя на пятилетнюю девочку, застывшую на пороге с разодранными коленками, сбитыми в кровь кулаками и огромным комком грязи под глазом.

— Квентин — дурак, — хмуро высказалась я, вытирая локтём сопливый нос.

— Опять?! Господи, ну зачем, зачем же ты туда лезешь?! Хоть на улицу не выпускай! Так, иди сюда, надо замазать скорее, пока дядя с работы не пришёл.

Я знала, что он будет зол на меня. Ему не понравится, что придётся выслушивать претензии от семьи Квентина. Он придёт домой, выпьет, и будет орать на тётю. Потом предложит «перепродать этого бракованного ребёнка».

Тётя опять будет плакать всю ночь.

А наутро у неё нальётся синяк. Не на видном месте, конечно.

— Я не хотела, — всхлипывая, с трудом выдавила я. — Он первый начал.

— Да какая уже разница! — негодующе воскликнула тётя, хватая за руку и утаскивая в комнату.

Она усадила меня на диван, а сама взяла аптечку, которая всегда была под рукой. Дядя частенько с кем-то дрался по пьяни. Тётя тоже в ней нуждалась.

— Майки, ну почему же ты не можешь просто мимо пройти! — Она качала головой и дрожащими руками доставала зелёнку и бинты. — В кого ты такая пошла только.

— Прости, — я снова всхлипнула. — Квентин меня первым ударил. Он сказал, что я курносая. И ударил.

Тётя поджала губы и принялась быстро осматривать моё лицо. До носа он не достал, поэтому она снова вернулась к коленкам и рукам.

— Я плохая, и поэтому меня бьют, — выдавила я, заикаясь и давясь соплями.

Тётя замерла и посмотрела удивлёнными глазами.

— Ты что такое говоришь?! Какая ж ты плохая? Майки, ты не слушай этих глупых детей. Только вспомни, что за отец у Квентина! Да он же пьяница и уголовник. Вот и сын у него такой же. Это просто потому, что мальчик в такой плохой семье живёт. Вот были бы у него хорошие родители, он бы тоже хорошим был. А тебя в семье все очень любят, поэтому ты вырастешь милой девочкой, доброй, ласковой, отзывчивой. Мы с дядей тебя очень, очень любим.

Целых шесть этажей высоты. Если сделать всего один шаг вперёд — тебе конец. При ударе о землю кости переломает по всему телу. Кровь, скорее всего, брызнет во все стороны, а в человеке её около пяти литров. Всё сразу, конечно, не выльется, но лужа будет приличная. Смерть — зрелище ничуть не сексуальное. Кишечник расслабляется, и любопытные «зеваки» получают просто невосполнимые впечатления.

Тётя мне соврала тогда. «Мы тебя любим», «мы дружная семья», «ты такая хорошая девочка», «я никогда тебя не брошу» — эти патетичные слова часто мелькали в её речи.

Мне было семь, когда она умерла. За несколько дней до этого я видела, как это произойдёт, но в тот момент понятия не имела, что я — потомок Лунера. И могу видеть будущее.

— Ты чего это тут делаешь?! — то ли булькнул, то ли икнул кто-то рядом.

Я медленно повернула голову и ошарашено уставилась на Дарину.

— Прыгай уже, — вяло попросила она. Сунула в рот нечто напоминающее сигарету и меланхолично задымила. — Минут пять уже стоишь. Сначала забавно было, а теперь уже скучно. Самоубийства так не делаются, ты знаешь?

Я взглянула на неё враждебно. И хотя понимала, что она не давала никаких поводов, это отношение проявилось словно по щелчку. С внутренним злорадством отступила назад и слезла с выступа.

— Жаль. — Дарина затянулась и выпустила дым. Тот сделал несколько изящных кульбитов и отправился за пределы Академии.

Раньше крыша была моим укромным уголком. Теперь нет.

— Что ты куришь? — хмуро спросила я.

Девушка посмотрела на свёрнутую бумажку, словно вспоминая, откуда у неё эта штука, и безэмоционально сказала:

— Попросила у местного авторитета. Он продал.

Судя по всему, она говорила о Джексоне.

— Как ты сюда попала? — задала я довольно глупый вопрос.

— Так же, как и ты.

Я вздохнула. Это было очевидно. Уже хотела развернуться и отправиться искать себе другое укрытие, как вдруг Дарина повернулась и тихо поинтересовалась:

— Что у тебя случилось?

— М?

— Ты же сюда не танцевать пришла.

Я молча сунула руки в карманы штанов и тупо подошла к соседке по комнате. Встала рядом с ней, посмотрела вниз, выпрямилась и вздохнула.

Вдали виднелись очертания города. Отсюда казалось, что он спокоен и безмятежен.

Хотелось бы чувствовать хоть что-то похожее.

— У меня в Лораплине осталась сестра, — тихо проговорила Дарина, тоже глядя на маленькие огоньки, но не фокусируя на них взгляд. Из её рта змейкой вырвался дым. Запах был сладкий. — У тебя же нет сестры?

— У меня никого нет, — честно сказала я.

— Повезло, — мрачно ответила девушка. Уверена, она не хотела откровенничать. Тем более — со мной. Но когда что-то накапливается, это надо выплеснуть. На кого — уже не так важно, лишь бы совесть облегчить. Враг перед тобой или друг, эти слова всё равно не для него. Они для себя самого. — Хорошо бы у меня никого не было, я бы хоть… не переживала, как она там. Что с ней.

Я молча повернулась и присела на выступ возле края крыши. Посмотрела на блондинку. Такой бледной и грустной мне ещё не доводилось её видеть.

— Раньше мы с ней каждый вечер ходили на детскую площадку. Она обожала качели, и просто терпеть не могла горку. Мальчишки постоянно съезжали быстро, а она не успевала отбегать, и они вечно её по попе ногами били.

— Кошмар, — искренне сказала я.

Дарина перевела на меня тяжёлый взгляд.

— Потом власть в Лораплине сменилась. Выходить на улицу стало опасно. Пришлось искать ей другое занятие. И я… я ей читала книжки, косички заплетала. Такой бред, но ей нравилось. Мне, если честно, тоже.