Я хочу стать Вампиром… - Янина Первозванная

и все также безумна, как мартовский кролик, а потому мои заведения известны не только отменным персоналом, но и напитками, способными отправить вас почти куда угодно без отрыва от барной стойки.

— Заяц, — отозвалась Эфрат.

— Прошу прощения?

— Мартовский заяц, — повторила Эфрат. — Неважно. Передай ей, что я скучаю по ее Маргарите и что начиная с сегодняшнего дня она может спать чуточку спокойнее.

— Я все передам. Стоит ли мне беспокоиться, моя госпожа?

— Скорее… — Эфрат повернулась к Рахмиэлю, который внимательно следил за ходом беседы, — скажи мне, тот тату-мастер, что может поймать тьму за руку и незаметно привести в мир живых, он еще в городе? Мы можем к нему попасть?

— Я уверен, что для вас и вашего спутника, добрый вечер, господин Рахмиэль…

— Добрый, — невозмутимо отозвался Рахмиэль.

— … для вас он всегда в городе и будет рад встрече с вами.

— Отлично. Мы будем рады посвятить этому наступающий день.

— Да, моя госпожа. Что-нибудь еще моя госпожа? — осведомился Йозеф.

— Да, — ответила Эфрат, — мы с Разом в разводе.

— Я знаю, госпожа, — казалось, ничто не могло удивить хозяина одного из лучших борделей города, — господин просил передать, что, цитирую: «Ему это глубоко безразлично» и он намерен продолжат оберегать вас и город от вас же самой.

Рахмиэль бесшумно рассмеялся.

— Благодарю, Йозеф, — Эфрат закончила разговор. — Глубоко безразлично ему, проститутка прокаженная.

Рахмиэль смеялся в голос.

— Что ты смеешься? Мой бывший муж и правда когда-то был проституткой. И, надо сказать, отменной. — Заразительный смех перешел и к ней. Теперь они наслаждались им вместе. Им и утренним ветром, влетающим в открытые окна машины.

— За это ты его и полюбила?

— И за сговорчивость.

— Прости?

— Тебе понравится, — она улыбалась и смотрела на дорогу, пока он смотрел на нее.

Рахмиэль решил не выяснять, глубока ли кроличья нора. Вместо этого он закрыл глаза и старался различить голос вокалиста в той какофонии звука, которую некоторые называли тяжелой музыкой.

Hold on, hold on, my love

(We're all at, we're all at, we're all at fault)

No one owns your heart

(We're all at, we're all at, we're all at fault)

Don't fall, don't follow blind

(We're all at, we're all at, we're all at fault)

No one turns your mind

Break your priest

Priest9

— Почему мы никогда не слушаем твою музыку? — спросил Рахмиэль.

— Потому что я не люблю слушать свою музыку.

— Почему? — Он снова ничего не понимал, и уже начинал привыкать к этому. — Ты же любишь петь? Почему тогда…

— Потому что это не просто песни. На самом-то деле, — Эфрат крепко сжала пальцы вокруг рулевого колеса, так, чтобы было слышно, как под ними хрустит кожа.

— А я бы все же попробовал. — Рахмиэль продолжал настаивать. — Ты же поп-певица, что страшного может быть в твоих песнях?

— Хорошо. Давай узнаем, что там такое в моих песнях. — Она отвернулась к окну. — Найди мое имя в списке и включи, что тебе самому захочется.

— Какой… жизнеутверждающий список песен, — с явным сарказмом произнес Рахмиэль.

— Ну так…

— Как насчет «The Hunt»?

— Отличный выбор… включай.

Он нажал play. Салон наполнили звуки фортепиано.

— Пока что никакого апокалипсиса не происходит, — отметил Рахмиэль.

И тут зазвучал голос. Очень странный голос. Преодолевший не один звуковой фильтр и не одну обработку, которая уничтожила все дороги к той, кому этот голос принадлежал, и оставила только сладкий низкий тембр завораживающего голоса Эфрат.

No matter how fast

And no matter how far

I’ll be hunting you

Till the last drop of your blood

I’m the last one you see

I’m the last one you feel

I’m coming for you

I’m chasing to kill10

— Поп-музыка сильно изменилась с тех пор, как я ее помню, — с сомнением в голосе прокомментировал он услышанное.

— Это я написала еще в позапрошлом веке, очередной пианист написал музыку, затем он сгинул как все прочие, а вот музыка и я остались …

Она повернулась к нему. И тогда стало понятно, что ей вовсе не обязательно смотреть на дорогу, чтобы понимать, куда ехать.

— Я наверное никогда не пойму, почему ты не ушел. Я же отпускала тебя, — она улыбнулась, как-то по-своему грустно. — Я же чудовище.

— Значит, и я тоже, — ответил он. И тоже улыбнулся. Только спокойно. И даже счастливо. — Расскажи мне, о чем эта песня?

— Ты правда думаешь, что это так просто?

— Вовсе нет. Именно поэтому я спрашиваю тебя, а не строю предположения.

— Мне всегда казалось, что когда ты отпускаешь что-то созданное тобой в мир, оно перестает нести в себе те смыслы, которые ты закладываешь в него при создании. Оно начинает нести в себе универсальные смыслы. И каждый может распоряжаться ими как хочет.

— Мне глубоко безразличен каждый в этом мире. Кроме тебя.

— Хорошо, — кивнула Эфрат, — эта песня, которую ты случайно выбрал, была написана зимой. Это было давно, я не припомню календарный год. Что я точно помню, так это то, что на улицах лежал снег. Его было так много, что мне пришлось оставить машину на подземной парковке и выбрать другой способ перемещения. Но перед этим, — она остановила рассказ, чтобы пропустить вперед внезапно появившуюся машину, — перед этим я долго выслеживала его. Неинтересно просто прийти в чью-то жизнь и забрать ее, особенно если это кто-то, кто заслуживает визита. Лучше всего изводить его безумием столько, сколько захочется и только затем, когда в его крови будет плескаться достаточно ужаса и бессилия, затем прийти за ним.

Рахмиэль внимательно слушал. Если бы кто-то присмотрелся к его глазам сейчас, то смог бы увидеть, как зрачки его глаз темнеют и тьма, смотрящая на мир его глазами, начинает поглощать свет вокруг него.

— И когда ты наконец приходишь в его жизнь, как в ту ночь, когда землю накрыло столько снега, что в нем можно было утонуть, когда ты приходишь и спрашиваешь: «Я могу войти?», он просто молча кивает. Потому что единственное, о чем он может думать, это покой. И как этого покоя не хватает. Он узнает тебя еще когда смотрит в окно. Нет нужды появляться из зеркала, в отражении которого тебе уже с десяток раз приходилось мелькать, не нужно проступать из тьмы, сгустившейся в углу. Даже стучать в дверь не надо.

— Они что-нибудь говорят?

— Чаще всего нет.

— Почему так получается?

— Что получается?

— Что… они становятся такими?

— Потому что таков их выбор. Они искренне верят, что поступают правильно.

— Но…

— Но в