На берегах тумана - Федор Чешко

Сатимэ поскреб переносицу. И вправду, посидеть, что ли, за приятной беседой? В заведении почти никого, а те, кто есть, уже заплатили и вряд ли потребуют подливать... А, ладно! Изредка можно себе и такое позволить. Он крикнул Рюни, чтобы принесла пива, и деликатно присел на краешек скрипучей расхлябанной лавки.

Тем временем гость одним долгим глотком выхлебнул едва ли не половину немаленькой порции, отдышался, утер заслезившиеся глаза и заговорил снова:

— Вы вот давеча сетовали, что слова мои горше самого дрянного пойла, когда-либо осквернявшего глотку честного человека. Да как же не быть им такими, если вся жизнь наша — только горечь, горечь, горечь... Горечь и мерзость. И чем дальше, заметьте, тем мер... э-э... мер-зост-не-е. Ничто уже не радует, все гниет. Все. Вера, устои, долг... Сгнило, все сгнило, юное поколение и уразуметь-то уже не может, что оно за слово такое — долг, какой-такой смысл оно собой обозначало. Не-ет, верно я вам говорю: все протухло насквозь. Вот разве что кроме вашего рома...

Сатимэ пригорюнился, закивал торопливо:

— Ох, вы даже и не говорите мне про наше юношество. Вот хоть бы и дочка моя — ведь это, поверьте, хуже разорения. Да, кстати... Рюни! Ну что же ты? Я ведь, кажется, просил принести мне пива!.. Как она мать свою огорчила, как огорчила! Ну, вы, почтеннейший, слыхали уже, наверное, какой скандал у нас приключился с капитанским сватовством. Ей бы после такого до смерти стыдом маяться, да где там, другое у нее на уме. Давеча спрашивает: «Батюшка, — это меня, значит, она спрашивает. — Батюшка, а может ли по нынешнему закону школяр четырнадцати лет от роду жену себе взять?» Ну какова?

— Это пусть, — досадливо отмахнулся гость. — Это я одобр-р-р... э-э... о-доб-ря-ю! — Он снова приложился к кружке, сморщился. — Пусть женятся, пащенки недозрелые, так оно только лучше: и без родительского соизволения не обойдутся, и к степенности смолоду попривыкнут. Я вам не о таком, я о худшем... Ведь лучший ученик, из лучших лучший! Ну как же, возомнил о себе... Воитель милостью всемогущих... Безмозглый ублюдок — вот! Это же и в голову допустить невозможно такое — забраться в оружейную, выкрасть боевую сталь... Сам себя учить вздумал... Пащенок...

Сатимэ в изумлении округлил глаза:

— Позвольте, почтеннейший... Вы сказали: «Лучший из учеников»? Так это что же, Нор?!

— Нор... Ох и дерьмовую же шутку сыграл он со мной, этот ваш Нор... А знаете ли, мой почтеннейший Сатимэ, что сказал Командор? Командор мне сказал: «Вот, значит, чему ты учишь, Первый Учитель?» А потом он сказал так: «Ты больше не Первый Учитель». Вот как он сказал.

— О Всемогущие! — Сатимэ искоса глянул на валяющийся под лавкой гостя объемистый дорожный мешок, на прислоненный к нему меч в потертых походных ножнах... Вот оно, значит, в чем дело... — Но что будет с вами теперь, почтеннейший? Надо же чем-то жить.

Бывший Первый Учитель ощерился в невеселой улыбке:

— Заботами великих Ветров воители Арсда не умирают от голода. Они умирают из-за другого. В любом гарнизоне — от Последнего Хребта до побережья — завизжат от радости, едва я ступлю на их боевой дворик. А Нор... Завтра в час третьей стражи он получит свое. Командор пожелал самолично исправить мое упущение, показать возомнившему, чего он стоит на самом деле. Ах, Командор! Мудрец, величайший воитель! Каменная химера, что над воротами. Школы, — и та умнее: думать не способна, так хоть помалкивает. А этот... Ар-р-рхонт-ма-гистр... «Вышвырну из его души злую гордыню, спасу его для воинского искусства...» Я ведь знаю мальчишку, знаю! Не то что воителем стать — он и жить не сможет с раздавленным сердцем... Еще кружку, Сатимэ, разлюбезнейший вы мой поилец, несите еще одну кружку и закусите себе на ладони: завтрашнего позора ваш Нор не пе-ре-жи-вет... — Он вдруг осекся, шарахнулся в пьяном испуге — так неожиданно грохнул об пол глиняный стакан с пивом, выскользнувший из пальцев неслышно подошедшей Рюни.

Когда горны сигнальщиков гнусаво проныли час третьей стражи, на боевой дворик Школы навалилась тишина, будто бы это и не люди четкими рядами застыли вдоль стен, а бездушные каменные болваны, для чьей-то нелепой прихоти обряженные в полосатые плащи ратников охраны, ученические подрясники и черные хламиды Учителей. Четкие ряды, радующая глаз почти архитектурная безукоризненность строя, торжество мысли над раздражающим беспорядком, присущим миру живого, а в особенности — людским сборищам. Целесообразность. Воплощенная гармония.

Вкрадчивый порыв предвечернего ветра шевельнул полы просторных одежд, скомкал мечты о высоком, и Командор, вспомнив, для чего он здесь, обвел посуровевшим взглядом стоящих: все ли пришли?

Пришли все, кроме назначенных в стражу. И Нор пришел. Вот он стоит посреди двора — одинокий, злобно насупленный, готовый к самому худшему. Мальчик, ты и представить себе не способен, каким оно может быть, это худшее...

Командор сочувственно улыбнулся. Он мог позволить подобную вольность лицу, скрытому золоченой сталью, — Нору и прочим смотрящим видна лишь полоса мрака под низким налобником массивного шлема, и заподозрить, что она может таить в себе жалость, способен только лишенный ума. Тяжеловесная, закованная в холодный блеск панцирного железа фигура, незыблемо утвердившаяся на сером камне двора; могучие ладони спокойно и прочно охватили рукоять широкого меча; мощь, величие, угроза и тайна — таким видят его собравшиеся, и это хорошо.

Однако, что же это Поксэ мешкает? Или он, надев облачение Первого Учителя, совсем ошалел от радости? Ага, наконец-то — надрывный стон гонга и зычный выкрик: «Слушайте!» И снова: «Слушайте!» А потом — тишина. И в этой тишине голос Командора и архонт-магистра орденской Школы лязгал, будто тонкие гремучие листы меди рушились один за другим на каменный пол:

— Ученик второго года Нор Пенный Прибой, сын и наследник чести капитана Лакорра Сано Санола! Ты, оскорбивший кражей боевую сталь, знай: волей всемогущих Ветров мне назначено удостоить тебя вольной схваткой. Попробуй обезоружить виртуоза, если считаешь, что достиг совершенства.

И вот уже Нор обалдело следит, как подошедшие ратники, словно рыночные торгаши, раскладывают перед ним короткие и длинные боевые клинки, каски, щиты, нагрудники. Не понимаешь, малыш? Ничего, скоро поймешь.

Архонт не глядя сунул меч в тянущиеся сзади услужливые руки, медленно потащил с головы шлем...

Долго путался ошалевший от неожиданной чести мальчишка в сложностях ритуала выбора оружия. А когда он — уже в каске, панцире и с клинком в кулаке — наконец-то обернулся взглянуть на противника, тот давно успел изготовиться к схватке. И Нор пошатнулся, зарычал, словно бы пощечину получил, словно в лицо ему плюнули; только и пощечина, и плевок были бы лучше, чем то, увиденное. Ни пластины брони не оставил на себе Командор, даже легкой тканью не захотел прикрыть обросшую узловатыми мышцами грудь. А вместо меча рука его сжимала короткую шипастую жердь, какими погонщики вразумляют строптивых ослов.