Юлия, или Новая Элоиза - Жан-Жак Руссо

Несчастная мать хотела написать вам, даже начала было письмо. О боже! Какими разящими ударами были бы для вас ее горестные жалобы! Как истерзали бы ваше сердце ее трогательные мольбы! Каким стыдом наполнили бы вас смиренные просьбы! Я в клочки изорвала ее убийственное письмо — вы бы его не вынесли. Мне нестерпима мысль о том, как унижается мать перед соблазнителем своей дочери. Право, вы достойны иного, на вашу душу нельзя воздействовать средствами, кои пригодны, чтобы разжалобить изверга, но сведут в могилу человека чувствительного.

Если бы любовь потребовала от вас подвига впервые, я бы еще сомневалась в успехе, колебалась бы, не зная, достойны ли вы столь высокого мнения; но жертва, которую вы уже принесли во имя чести Юлии, покинув наши края, — порука тому, что вы принесете жертву и во имя ее покоя, прекратив бесполезное общение с нею. Первые деяния добродетели всего труднее, и вы не допустите, чтобы, ваш подвиг, который обошелся вам так дорого, оказался бессмысленным, не станете упрямо поддерживать тщетную переписку, которая грозит вашей возлюбленной страшной опасностью, ничего не сулит вам обоим и только продлит бесплодные мучения. Поверьте, Юлия, которая была столь дорога вам, отныне не должна существовать для того, кого так любила. Напрасно вы скрываете от себя свое несчастье. Вы потеряли ее в тот миг, когда вас разлучили, — вернее, небо отняло ее у вас еще до того, как она отдалась вам. Ее отец, воротившись, обещал ее руку другому, а вам известно, что слово этого непреклонного человека непоколебимо. И как бы вы ни вели себя, неумолимый рок идет наперекор всем вашим стремлениям, и ей никогда не быть вашей. Иного выбора нет: или столкните ее в пучину горя и позора, или почтительно отнеситесь ко всему, что вы боготворили в ней, вместо утраченного счастья верните ей благоразумие, покой и хотя бы безопасность, которой ее лишила злополучная связь.

Как бы вы опечалились, как измучило бы вас раскаяние, если б вы увидели, в каком удрученном состоянии ваша бедная подруга, в какое уныние повергли ее угрызения совести и стыд! Померкнул блеск ее красоты, угасло очарование; ее чувства, столь прелестные и нежные, сливаются в одно всепоглощающее чувство — скорби. Ей не мила и дружба, — она едва разделяет мою радость при наших встречах. Ее изболевшееся сердце уже ничего не чувствует, кроме любви и печали. Увы! Во что превратилось любящее и чувствительное создание, где ее чистое стремление ко всему благородному, нежное участие к людям в их горестях и радостях? Разумеется, она и сейчас кротка, великодушна, отзывчива. Милая привычка творить добро никогда не изгладится в ее душе, но ныне это всего лишь слепая привычка, безотчетная склонность. Как и прежде, она помогает ближним, но без прежнего рвения. Возвышенные чувства утратили силу, божественный огонь души угас, ангел превратился в обыкновенною женщину. О, какую душу отняли вы у добродетели!

Измученный горем, коему суждено длиться, пока я жив, припадаю к вашим стопам, сударыня, не с тем, чтобы выразить раскаяние, над которым не властно мое сердце, а чтобы искупить невольный грех, отказываясь от своего счастья. Никогда еще человеческие чувства, даже отдаленно, не уподоблялись тем, что внушила мне ваша достойная обожания дочь, — поэтому никогда и не приносилась жертва, равная той, какую я готов принести самой почтенной из всех матерей на свете. Но Юлия хорошо преподала мне, как надобно жертвовать счастьем во имя долга, мужественно показала мне пример, и мне хоть раз в жизни удастся быть ее последователем. Если б я мог кровью своей исцелить ваши недуги, я бы пролил ее без единого слова, сожалея только о том, что это лишь слабое доказательство моего горячего усердия. Но никакие силы не заставили бы меня разорвать самые нежные, самые чистые и священные узы, когда-либо соединявшие два сердца, — о нет, я не разорвал бы их ни за что на свете, — и только вам одной удалось этого достигнуть.

Да, обещаю вам жить вдали от нее так долго, как вы прикажете. Отказываюсь от встреч и переписки с нею — клянусь в этом вашей драгоценной жизнью, этим залогом ее жизни. С ужасом, но безропотно подчиняюсь я всему, что вы поделаете приказать и ей и мне. Скажу больше: быть может, ее счастье утешит меня в горе, и я умру спокойно, если супруг, выбранный вами, будет достоин ее. О, пусть сыщут такого человека и пусть он посмеет сказать мне: «Я буду любить ее сильнее тебя». Сударыня, напрасно он будет наделен всем тем, чего недостает мне, — если у него нет моего сердца, ничто не пленит Юлию. Мое богатство — благородное и любящее сердце. Увы! Больше у меня нет ничего. Любовь делает всех равными, но не дает высокого положения. Она дает только высокие чувства. О, сколько раз, когда я говорил с вами, мои уста произнесли бы нежное имя — мать, если б я смел повиноваться лишь своему чувству!

Прошу вас, доверьтесь клятвенным обещаниям, которые не даны всуе, доверьтесь человеку, коего нельзя назвать лжецом: хотя однажды я и обманул ваше доверие, но прежде всего обманулся сам. Мое неискушенное сердце поняло, что грозит опасность, когда поздно было бежать ее, а ваша дочь еще не преподала мне тогда жестокого искусства побеждать любовь с помощью любви — искусства, которому так хорошо обучила позже. Отгоните от себя все страхи, заклинаю вас. Да найдется ли на свете человек, которому ее покой, счастье, честь были бы дороже, чем мне? Нет, пусть и сердце и слово служат порукой обязательства, которое я принимаю и от лица знатного друга, и от своего. Тайна разглашена не будет, успокойтесь, и когда я испущу последний вздох, никто не будет знать, что за горе свело меня в могилу. Утолите же свою скорбь, которая сокрушает вас и растравляет мои сердечные раны, осушите слезы, терзающие мне душу, выздоравливайте. Возвратите нежнейшей на свете дочери счастье, от коего она отреклась ради вас; будьте сами счастливы ее счастьем, — словом, живите во имя того, чтоб она полюбила жизнь. О, быть матерью Юлии, — невзирая на ошибки, совершенные ею во имя любви, — чудесный удел, позволяющий радоваться жизни.

Вот вам ответ, жестокая! Рыдайте, читая его, если вы знаете мое сердце и если ваше еще сохранило чувствительность. Но, главное, не обременяйте, не мучайте меня своим уважением; по вашей милости оно так дорого обходится мне, превращаясь в мучение всей моей жизни.

Итак, вы безжалостной своею рукой посмели порвать нежные узы, созданные на ваших глазах чуть ли не с детских лет, — а казалось, что ваша дружба укрепляла их с такой радостью. Вы добились своего — я несчастлив, и несчастье мое беспредельно. Ах, понимаете ли вы, какое зло творите? Чувствуете ли, что вы исторгаете из меня душу, отнимаете у меня невозместимое, — ведь во сто крат лучше умереть, чем нам с нею жить порознь! Вы говорите о счастье Юлии? Оно невозможно, если нет сердечной отрады! Говорите об опасности, грозящей ее матери? Но что такое жизнь матери, моя, ваша, даже ее жизнь, что такое бытие вселенной по сравнению с восхитительным чувством, соединяющим нас? Бессмысленная, бессердечная добродетель! Подчиняюсь твоему недостойному голосу. Ненавижу тебя, а делаю все во имя тебя. Напрасны твои утешения; им не утолить мучительной скорби моей души! Прочь, унылый кумир неудачников! Он только усугубляет их горе, отнимая средства к спасению, дарованные судьбой. Но я подчиняюсь. Да, жестокая, подчиняюсь. Если удастся, стану бесчувственным, беспощадным, под стать вам. Забуду обо всем, что мне было дорого. Не желаю более слышать ни имени Юлии, ни вашего имени. Не желаю, чтобы мне напоминали о прошлом, это нестерпимо! Досада, лютая ярость ожесточают меня против превратностей судьбы. В непреклонном упрямстве найду я замену мужеству. Дорого мне стоила чувствительность — лучше отказаться от человеколюбия.

Ваше письмо надрывает мне сердце. Поведение ваше свидетельствует о такой любви и добродетели, что горечь ваших укоров смягчается; недостает мужества бранить вас, так вы благородны. Тот, кто приносит любви такую жертву, заслуживает похвал, а не упреков, несмотря на свою запальчивость. Ваши речи оскорбительны, но никогда еще вы не были так дороги мне, как с той поры, когда я до конца поняла, чего вы стоите.

Благодарите добродетель, которую вы якобы ненавидите, — она делает для вас больше, чем сама любовь. Своей жертвой вы покорили даже тетушку: она чувствует всю ее цену. Она не могла читать ваше письмо без сердечного умиления, даже поддалась слабости и показала его дочери. Бедняжка Юлия, читая его, с таким трудом сдерживала вздохи и слезы, что потеряла сознание.

Нежная мать, и без того глубоко растроганная вашими письмами, понимает, видя все происходящее, что ваши сердца не подчиняются общим правилам, что ваша любовь — это непреодолимое естественное влечение, и ни время, ни все человеческие усилия ее не уничтожат. Хоть тетушка и нуждается в утешении, но охотно утешала бы дочь, если бы не чувство приличия. Я вижу, она готова стать наперсницей дочери, но мне этой роли она не прощает. Вчера у нее при Юлии вырвалась, пожалуй, несколько неосторожная[152] фраза: «Ах, если бы все зависело от меня…» Она не договорила, но дочь с горячностью запечатлела поцелуй на ее руке, и я поняла, что Юлия отлично постигла смысл этих слов. Не раз г-жа д'Этанж пыталась говорить со своим непреклонным мужем, но всегда робко умолкала, то ли страшась, что гнев разъяренного отца обрушится на дочь, то ли опасаясь за себя. Слабость и недуг ее возрастают с такой очевидностью, что я боюсь, как бы она, не успев хорошенько обдумать свое намерение, уже не лишилась возможности его исполнить.