Москва закулисная - 2 - Мария Райкина

- Армен Борисович, сложно играть миллионера, не будучи им? - спрашиваю я.

Артист отхлебнул чайку, который принесла ассистентка Леночка, пошевелил усами.

- Я так тебе отвечу. Я играл миллионера в спектакле "Кошка на раскаленной крыше" тогда, когда здесь никто не знал, что это такое. "У меня сорок миллионов наличными, золотые слитки и двадцать восемь тысяч акров великолепной земли", - кричал я. Но самое смешное то, что я все время говорил - сорок тысяч. Меня поправляли - миллионов. А мне-то что? Что миллионы, что тысячи. И сейчас без разницы.

Пока Инна Чурикова объясняет мне глубину натуры своей про

ститутки Филумены, у нас за спиной случается маленький итальян-ский скандальчик: с резкой жестикуляцией и повышенными тонами. От Джигарханяна в антракте режиссер Самгин неожиданно для себя узнает, что Альфред и Филумена будут отрываться в степе.

- Зачем степ? При чем тут чечетка? Может, фокстрот? - робкий голос постановщика.

Но Армен Борисович как будто не слышит:

- Между слов вдруг мы сделаем ногами траха-траха-та. Это должно быть так пронзительно. Это феллиниевский ход - верх температуры. Неужели вы не понимаете?

И зачем таким артистам режиссер, если они сами все знают? Чурикова с Джигарханяном в два голоса возмущены: "Как зачем? Чтобы мешал и все отрицал".

Смех. В том числе и окончательно добитого режиссера. А Джигарханян под одобрительные взгляды партнерши уже серьезно добавляет:

- Толстой гениально говорил: "У меня все готово для написания романа. Не хватает энергии заблуждения". Вот нам не хватает этой самой энергии.

После антракта супружескую пару сменили проститутки и ну давай заблуждаться насчет своего участия в судьбе бывшей подруги Филумены. Заблуждались долго, примерно час. И Людмила Поргина с Валентиной Дугиной, кажется, нащупали интонации, с которыми должны явиться в богатый дом к своей бывшей подружке по ночным улицам.

Захаров на этот раз сидел спокойно и лишь посмеивался над импровизациями своих актрис.

Вечерний спектакль в Москве - утром съемки в Питере - следующий день - уже в Ялте - оттуда перелетом в Краков, и подряд пятнадцать спектаклей - а после этого съемки на Северных Озерах - утром репетиция - вечером спектакль в Москве - и так далее, и так далее... Его жизнь похожа на аттракцион "Гонки на мотоцикле по вертикальной стене". Тот самый, в котором мотоциклист, затянутый в бле-стящий кожаный костюм с серебряными молниями, если вдруг остановится рухнет. В детстве, глядя на эту сума-сшедшую езду, Александр Домогаров вряд ли предполагал, что добровольно выберет для себя такую роль. И, как наркоман, не сможет от нее отказаться.

Во всяком случае, рассчитывать на спокойную встречу с ним в комфортной обстановке - абсолютно пустая затея. Идеальный вариант - успеть вскочить на заднее сиденье мотоцикла этого безумного ездока, ухватиться за шею и, проклиная его и себя, мчаться, мчаться в надежде понять - что это за

Красавец мужчина

с душой Квазимодо

Интим не предлагать - Мечта сыграть урода - В психушку не ходил - Плакать настоящими слезами - Аттракцион "избалованное дитя"

Не знает, что такое любовь

Под горячую руку лучше не попадаться

Любитель острых ощущений - Страхи и монологи

Санкт-Петербург. Ночь после съемок сериала "Империя под ударом". Вид измотанный. Синяки под глазами.

- Саш, а ты не офигел от такого графика?

- Офигел. И я уже сбиваюсь и путаюсь. Поэтому агенту своему говорю: "Следи, чтобы я чего не забыл".

- А почему в Питере ты останавливаешься в маленькой частной гостинице, а не в "Октябрьской", где обычно живут московские арти-сты? Или в престижной "Европейской"?

- Мне здесь нравится. Она такая маленькая, тихая. И смотри, в каком прекрасном месте - парк, Черная речка. Вот, видишь яблоню из окна, она вся усыпана яблоками - они твои. А чуть дальше - слива. Опять же, номера хорошие. А "Октябрьская"... Это проходной двор. И потом, там спать не дадут - замучают предложениями интима.

- Тебе часто говорят, что ты красивый мужик?

- Говорят. Только вопрос, как к этому относиться. Красивой может быть женщина, а мужик должен быть - либо обаятельным, либо умным. Я к этому отношусь, честно тебе скажу, очень предвзято.

"Ой, вы красивый мужчина!" - говорит женщина, и что я? Я пошел домой, с этой мыслью закрылся, достал из холодильника банку пива, сижу красивым мужчиной? Это не предмет для разговора. Вот Делон, на мой взгляд, красивый мужик. Причем я вижу красивого мужика не тогда, когда он в "Рокко и его братья", а сейчас, когда складки, седина, под глазами синяки. Для меня Де Ниро красивый, хотя он далеко не красавец. Или Аль Пачино... Какой он красавец? Метр шестьдесят с кепкой, еврейская внешность, но для меня он красивый. Я хотел бы таким быть.

- А тебе внешность мешает или помогает?

- Было время, когда дико мешала.

- Но ведь красавцам предлагают. Героев же нет!

- Да, мне роли предлагали. В Театре Армии я играл все главные роли Армана Дюваля, Звездича. Что, внешность здесь не играла никакой роли? Играла. Но с б?ольшим бы удовольствием я сыграл в "Ма-скараде" Неизвестного.

- А Квазимодо?

- Мечтаю. Клянусь тебе.

- Но из тебя вряд ли сделаешь урода.

- Это еще надо посмотреть. Если это шутка, то она не проходит. А если это серьезный разговор, то Квазимодо - мечта. Ричард Третий - мечта: хромой, горбатый урод. Вот его хочется. Или Сирано с носом. Я понимаю, что никто не будет ставить Сирано с Домогаровым, но хотя бы как эксперимент я бы это сделал. Дело не в но-се, а дело в том, что я в себе чувствую по отношению к мужикам, ко-то-ры-е в чем-то обделены, а в чем-то настолько сильны, что у меня до трясучки доходит. Сирано, ты пойми, - она пьеса о любви. Не "Ромео и Джульетта", а "Сирано" - когда человек не может дотронуться пальцем до предмета обожания и всю жизнь несет это в себе. Это не любовь, а нечто большее, высокое. Это мое. А ты говоришь - красивый. Ну, красивый, ну и что?

Краков. Ночь. Тайм-аут между пятнадцатым по счету польским спектаклем "Макбет" и первым русским "Нижинским".

- Как ты, артист с ярко выраженной мужской харизмой, играешь Нижинского балетного гения, бисексуала?

- Так и играю.

- Но откуда тебе это известно?

- Не знаю, не знаю. Я специально уходил от гомосексуальной темы, она самоигральна, сама по себе ясна. Да, можно все скопировать, и походка будет другая, и манера общения тоже, и говорить другим голосом. Хотя я встречал гомосексуалистов, которые говорят очень низким голосом и ходят мужской походкой.

- К вопросу о Нижинском. Как ты играл душевнобольного человека? В лечебницу ходил?

- Я представил себе - за-заикающийся человек (заикается) угловатый, спотыкающийся в жизни, он грыз ноготь большого пальца правой руки, а выходил на сцену и становился Богом. Я не знаю, что это такое, и я никогда не был в психиатрической больнице. Я не знал, как это будет происходить, и только просил режиссера Житинкина:

"Не трогай меня до прогонов, я прошу тебя, я буду ходить и тупо читать текст". - "Что происходит? - спрашивал он, нервничая. - Что мы играем, когда у нас главного героя нет?" Я действительно знал текст, я специально закрывался бумажечками, чтобы не пустить себя раньше того момента, когда можно отдаться роли.

- Что ты делаешь в сцене, когда психиатр добивается от тебя конкретного числа и ты буквально заливаешься слезами? Ты нюхаешь что-то, чтобы плакать?

- В кино я нюхаю, да. А здесь - сама ситуация какая-то такая, но... Не знаю... Я знаю только, что могу закатывать зрителям любую паузу.

"Сколько вам лет? Какой сегодня день недели?" - спрашивает меня доктор. Три минуты я буду молчать. И они будут смотреть. Я не знаю, что происходит, но я настолько в этом уверен... Иногда даже думаю: "Харэ. Можно уже говорить".

- А вот Караченцов Николай Петрович, артист тоже с мужественным имиджем, так вот он, например, принципиально отказывается от ролей, даже намекающих на нетрадиционную ориентацию.

- У Караченцова к этому свое отношение... Я же не пойду никому на улице доказывать, что я нормальный. Кто об этом знает, тот знает. Кто не хочет знать - не будет. Вот сколько я получил в Театре Совет-ской Армии: что я и педераст, и с режиссерами такими работаю. А мне плевать, что будут обо мне говорить. Главное, если мне на площадке это удается, то флаг мне в руки. Если не удастся, я сам себе скажу: "Санечек, а ты артист-то того..." (Свистит.)

Знаешь, почему я хочу сыграть Дориана Грея? Ради одной сцены. Ради одной. Знаешь, какой? Когда к нему приходит художник, и Грей его спрашивает: "Вы действительно хотите посмотреть тот портрет? Нет, правда? Вы хотите его видеть?"

Можно ли понять больного на всю голову человека? Диагноз на лице - глаза нездорово горят, и он, как в лихорадке, повторяет: "Вы действительно хотите видеть этот портрет? Нет, правда? Вы хотите его видеть?" На лице игра страстей - от удивления до дьявольского искушения, за которым всплывает панический страх, переходящий в отчаянный смех.