Жить, чтобы рассказывать о жизни - Габриэль Маркес

Итак, пока мои два друга были свидетелями событий, которые раскололи надвое историю Колумбии, мой родной брат и я вместе с беженцами находились в полном неведении в доме дяди Хуанито. Ни на мгновение я не осознал, что уже был начинающим писателем, который однажды попытается восстановить в памяти те жестокие дни, что мы переживали. Моя единственная забота тогда была самая земная: сообщить нашей семье о том, что мы живы, по крайней мере до тех пор, — и знать в то же время о наших родителях, братьях и сестрах, а особенно о Марго и Аиде, двух старших, ученицах интернатов, в других городах.

Убежище дяди Хуанито было чудом. Первые дни были трудными из-за постоянных перестрелок и отсутствия достоверных новостей. Но мало-помалу мы обошли соседние магазины, и нам удалось достать что-то съестное. Войска брали улицы приступом, у них был категоричный приказ стрелять. Неисправимый Хосе Фаленсия переоделся в военную форму и беспрепятственно передвигался в каске и гамашах, которые нашел в мусорном ящике, и чудом спасся от первого патруля, который его обнаружил.

Коммерческие радиостанции, молчавшие до полуночи, находились под контролем вооруженных сил. Телеграфы и немногочисленные допотопные телефоны были зарезервированы для осуществления общественного порядка, других средств коммуникации не существовало. Очереди, чтобы отправить телеграмму, перед переполненными учреждениями были бесконечными, но радиостанции ввели услугу передачи посланий открыто для тех, кому повезет поймать их. Этот путь нам показался самым простым и заслуживающим доверия, и мы передавали приветы, правда, без особых надежд.

Мы с братом вышли на улицу после трех дней заточения. Перед нами предстало ужасающее видение. Город был в развалинах, затянут тучами и плохо различим из-за бесконечного дождя, который усмирял пожары, но тормозил восстановление. Многие центральные улицы были закрыты из-за располагавшихся в засадах на крышах домов снайперов, и нужно было совершать бессмысленные обходы по распоряжению вооруженных патрулей, как во времена Мировой войны.

Смрад смерти на улицах был невыносим. Военные грузовики были не в состоянии убирать груды тел на тротуарах, толпы людей, отчаявшихся опознать своих близких, молили солдат о помощи.

В развалинах того, что было торговым центром, вонь была удушающей до такой степени, что многие семьи отказывались от поисков. Среди трупов, сваленных в самую большую гору, выделялся один, босой и без брюк, но в безукоризненном сюртуке. Через три дня останки все еще источали смрад неопознанных тел, разлагавшихся в развалинах и на тротуарах.

В момент, когда мы меньше всего ожидали, нас с братом внезапно остановил характерный щелчок затвора винтовки за нашими спинами и решительный приказ:

— Руки вверх!

Я поднял руки безо всякой мысли, окаменев от ужаса, но тут меня вернул к жизни взрыв смеха нашего друга Анхеля Кастихи, который откликнулся на призыв вооруженных сил как резервист первого класса. Он помог нам, беженцам, прятавшимся в доме дяди Хуанито, отправить сообщение в эфир после целого дня ожидания перед Национальным радио. Отец услышал его в Сукре в потоке бесчисленных сообщений, которые передавались днем и ночью в течение двух недель.

Мы с братом, неисправимые жертвы семейной мании, страха за близких, боялись, что наша мать может истолковать новость как акт милосердия друзей, которые готовили ее к худшему.

Мы не намного ошиблись. В первую же ночь матери приснилось, что два ее старших сына во время беспорядков утонули в море крови. Ночной кошмар, наверное, был настолько убедительным, что, когда до нее дошли достоверные известия другими путями, она решила, что никто из нас никогда больше не вернется в Боготу, даже если дома нам грозит голодная смерть. Решение, вероятно, было окончательным, потому что единственным приказом, который нам дали родители в первой же телеграмме, был приказ вернуться немедленно в Сукре и там определиться с будущим.

В напряженном ожидании несколько однокурсников живописали мне возможность продолжить обучение в Картахене де Индиас, полагая, что Богота придет в себя от разрушений, но боготинцы никогда не придут в себя от ужаса и страха массовых убийств. Университет Картахены существовал несколько сотен лет и обладал таким же престижем, как и исторические останки, и имел юридический факультет по правам человека, где мои плохие оценки из Национального университета приняли бы как хорошие.

Я не хотел отвергать эту идею, не обдумав ее сначала, и рассказывать о ней родителям, пока я не проверю ее на собственной шкуре. Я им объявил только, что прилечу в Сукре на самолете из Картахены, потому что плыть по реке Магдалена из-за войны было бы самоубийством. Луис Энрике со своей стороны объявил им, что уедет искать работу в Барранкилью сразу, как только уладит дела со своими хозяевами в Боготе.

В любом случае я знал, что не буду адвокатом нигде. Я только хотел выиграть немного времени, чтобы доставить удовольствие родителям, и Картахена могла стать хорошим промежуточным пунктом, чтобы подумать. Но мне никогда не приходило в голову, что такой рациональный расчет приведет меня к тому, что я услышу провидение и приму единственно верное решение для моей дальнейшей жизни.

Добыть в те дни пять билетов в один самолет на любое направление на побережье было подвигом, который совершил мой брат. Простояв в бесконечных и опасных очередях и пробегав целый день из одного конца аэропорта, работающего в экстренном режиме, в другой, он нашел пять мест на три разных самолета в невероятное время, среди выстрелов и взрывов. Нам с братом подтвердили наконец два места в один самолет на Барранкилью, но в последний момент мы вылетели разными рейсами. У моросящего дождя и тумана, которые не прекращались в Боготе с прошлой пятницы, был неприятный запах пыли и разложения. По пути из дома в аэропорт нас допросили на двух военных, поставленных подряд контрольно-пропускных пунктах, солдаты на которых были охвачены ужасом.

На втором пункте нас бросили на землю и заставили лечь из-за взрыва, вызванного обстрелом тяжелым оружием, спровоцировавшим утечку промышленного газа. Нам вместе с другими пассажирами один солдат поведал о своем несчастье, которое заключалось в том, что он находится в охране уже в течение трех дней без смены и без боеприпасов. Все боеприпасы были отправлены в город.

Мы едва осмеливались говорить с тех пор, как нас задержали, а ужас солдат нас добил. Тем не менее после формальных процедур установления личности и наших намерений мы утешились, зная, что больше не будет контрольно-пропускных пунктов, пока нас не возьмут на борт. В ожидании я выкурил только две сигареты из трех, что кто-то мне дал из милосердия, и я оставил в запас одну, чтобы перебить страх полета.

Так как телефонной связи не было, объявления о рейсах и другие изменения на различных пунктах узнавались с помощью военных курьеров на мотоциклах. В восемь часов утра позвали группу пассажиров, чтобы немедленно отправиться в Барранкилью на самолете, но это был не мой рейс. Затем я узнал, что другие три наши группы, среди которых оказался мой брат, улетели с другого поста.

Одинокое ожидание явилось уже лошадиной дозой для моего врожденного страха летать, к тому же в час, когда я садился в самолет, небо нахмурилось, и раздались раскаты грома. Кроме всего, трап от нашего самолета отвезли к другому, и двум солдатам пришлось помочь мне подняться на борт по строительной лестнице.

В том же аэропорту и в тот же час, как он рассказал мне годы спустя, Фидель Кастро садился на другой самолет, груженный быками для корриды, который вылетал в Гавану.

К счастью или несчастью, моим самолетом был DC-3 с запахом свежей краски и смазочных материалов, без индивидуального освещения и настроенной вентиляции в пассажирской кабине. Он предназначался для военных транспортировок, и вместо сидений, по три в ряду, были две продольные скамейки из обычных досок, хорошо прикрепленных к полу.

Всем моим багажом были дорожный холщовый узел с двумя или тремя сменами грязного белья, книги поэзии и остатки литературных приложений, которые моему брату Луису Энрике удалось спасти. Пассажиры сидели друг напротив друга от кабины пилота до хвоста. Ремнями безопасности служили два корабельных каната из волокна агавы, которые были будто два общих длинных ремня безопасности для каждой стороны. Самым мучительным для меня было то, что как только я зажег единственную сигарету, оставленную про запас, чтобы пережить полет, пилот в комбинезоне объявил нам из кабины, что запрещено курить, потому что цистерны с топливом находятся у нас в ногах под досками. Это были три бесконечных часа полета.

Когда мы прилетели в Барранкилью, потоп апрельских дождей волоком тащил по течению дома, в которых в кроватях задыхались лежачие больные, по улицам. Я надеялся, что дождь перестанет лить в аэропорту, находящемся в полном беспорядке из-за потопа, и мне с трудом удалось выяснить, что самолет моего брата и двух его спутников прибыл вовремя, но все трое поспешили покинуть здание аэропорта до первых раскатов грома очередного ливня.