Влияние морской силы на историю 1660-1783 - Алфред Мэхэн

Торговля всех трех стран пострадала ужасно, но баланс призов оценивался в пользу Великобритании суммою 2 000 000 фунтов стерлингов. По другому способу оценки, можно сказать, что совокупные потери французской и испанской торговли в течение войны определялись 3434-мя судами, а английской — 3238-ю судами, но при обсуждении этих данных не должно забывать отношений их к соответствующим торговым флотам. Тысяча судов составляли значительно большую часть французского флота, чем английского, и потеря их была гораздо более тяжелой для первого, чем для второго.

"После бедствия эскадры Этендюера, — говорит французский писатель, французский флаг не появлялся на море… Двадцать два линейных корабля составляли весь флот Франции, который шестьдесят лет назад имел их сто двадцать. Приватиры захватывали мало призов; преследуемые везде, беззащитные, они почти все сделались добычей англичан. Британские морские силы, не имея соперника, беспрепятственно бороздили моря. Говорят, что в один год англичане хищническими операциями против французского торгового мореходства захватили добычу на сумму 7 000 000 фунтов стерлингов. Тем не менее эта морская сила, которая могла бы захватить французские и испанские колонии, сделала мало завоеваний, за недостатком настойчивости и единства в данном ей направлении"[87].

Резюмируя все изложенное, можно сказать, что Франция была принуждена отказаться от своих завоеваний за недостатком флота, а Англия спасла свое положение своей морской силой, хотя и не сумела воспользоваться ею наивыгоднейшим образом.

Глава VIII

Семилетняя война — Подавляющая сила Англии и завоевания ее на морях, в Северной Америке, Европе и в Индиях-Морские сражения: Бинта при Менорке, Хоука и Конфланса, Покока и д'Аше в Ост-Индии

В настойчивости, с какою добивались заключения мира главные участники войны за Австрийское наследство, можно судить по тому, что многие из вопросов, возникших перед ними, и особенно касавшиеся самих споров, из-за которых началась война между Англией и Испанией, не были поставлены определенно. Кажется, как будто бы державы боялись обсуждать как следует дела, которые заключали зародыши будущих ссор, чтобы это обсуждение не продлило войны. Англия заключила мир потому, что иначе падение Голландии было бы неизбежно, а не потому, что она настояла на своих притязаниях по отношению к Испании, заявленных ею в 1739 году, или отказалась от них. Вопрос о праве беспрепятственной навигации в ост-индийских морях, свободной от всяких обысков, остался неразрешенным, так же, как и другие связанные с этим вопросы. И не только это, но и границы между английскими и французскими колониями в долине Огайо (Ohio) близ Канады и на материковой стороне полуострова Новая Шотландия остались столь же неопределенными, как были и раньше. Было ясно, что этот фиктивный мир не мог быть долговечным; и если Англия и спасла им Голландию, то поступилась приобретенным ею господством на море. Истинный характер борьбы, скрытый на время континентальной войной, был раскрыт так называемым миром; хотя формально и погашенное, состязание в сущности продолжалось во всех частях света.

В Индии Дюпле, не будучи больше в состоянии атаковать англичан открыто, старался подорвать их влияние вышеописанной уже своей политикой. Ловко вмешивая в распри соседних владетельных раджей и расширяя при этом свое собственное влияние, он к 1751 году достиг быстрыми шагами политического господства в южной части Индии — стране, почти столь же обширной, как и сама Франция. Получив титул набоба, он занял теперь место между туземными владетельными раджами. "Политика, носившая только коммерческий характер, была в его глазах заблуждением; для него не было среднего пути между завоеванием и оставлением страны". В течение того же года дальнейшие уступки туземцев в пользу Франции распространили владычество ее на обширные области к северу и востоку, обнимавшие весь берег Ориссы, и сделали Дюпле правителем трети Индии. Для прославления своих триумфов, а также, может быть, в согласии со своей политикой производить впечатление на умы туземцев, он основал теперь город и воздвиг там колонну для увековечения своих успехов. Но такая деятельность его внушила директорам компаний только беспокойство, и вместо посылки подкреплений, которых он просил у них, они побуждали его к мирному образу действий… Около этого же времени Роберт Клайв, тогда еще только двадцатишестилетний молодой человек, начал проявлять свой гений. Успехи Дюпле и его союзников начали чередоваться с неудачами: англичане, под главным руководством Клайва, стали поддерживать туземных противников Франции. Индийская компания в Париже слишком мало интересовалась политическими планами Дюпле и встревожилась при уменьшении дивидендов; начались переговоры с Лондоном, окончившиеся отозванием Дюпле в Европу; английское правительство, говорили тогда, поставило это отозвание непременным условием сохранения мира. Через два дня после отъезда Дюпле, в 1754 году, его преемник подписал договор с английским губернатором, всецело поправший его политику и поставивший условием, чтобы ни та, ни другая компании не вмешивались во внутреннюю политику Индии и чтобы все владения, приобретенные в течение войны в Карнатике, были возвращены Великому Моголу. To, что Франция уступила по этому договору, составляло, по размерам территории и по населению, целую империю, и французские историки с огорчением заклеймили эту уступку эпитетом позорной… Но как могли удержать французы в своей власти страну, когда английский флот отрезал доступ к ней так горячо желавшихся ими подкреплений?

В Северной Америке за объявлением мира последовало возобновление агитации, которая показывала глубину чувства и тонкость понимания положения дел со стороны колонистов и местных властей обеих сторон. Американцы стремились к своим целям с упорством их расы. "Нет покоя для наших тринадцати колоний, — писал Франклин, — пока французы владеют Канадой". Сопернические притязания на центральную незаселенную страну, которую с достаточной точностью можно назвать долиной Огайо, влекли за собою, в случае успеха англичан, военное отделение Канады от Луизианы, тогда как с другой стороны, занятие Францией области, лежавшей между двумя окраинами их признанных владений, заперло бы английских колонистов между Аллеганскими горами и морем. Такие последствия были очевидны для передовых американцев того времени, хотя все-таки могли зайти еще гораздо дальше, чем мудрейшие из граждан могли предвидеть. Здесь сами собою напрашиваются интересные соображения о том, какое влияние имело бы не только на Америку, но и на весь свет проявление французским правительством достаточного желания, а французским народом — достаточного гения для прочного утверждения их в тех северных и западных странах, на которые они тогда заявляли притязания. Но в то время, как французы на месте видели довольно ясно приближение борьбы и огромное превосходство неприятеля в численности и силах флота, с которым Канаде пришлось бы считаться, их отечественное правительство не понимало ни значения этой колонии, ни факта, что за нее надо сражаться; свойства же и привычки французских колонистов, неискусных в политической деятельности и непривычных к инициативе и к проведению мер для защиты своих собственных интересов, не вознаграждали пренебрежения к ним метрополии. Отеческая, централизующая система французского управления слишком приучила колонистов полагаться на метрополию, и они не умели заботиться сами о себе. Правители Канады в ту эпоху действовали как заботливые и способные военные администраторы, делая, что могли, для борьбы с неудовлетворительным состоянием и слабостью колонии; возможно даже, что их деятельность была более состоятельна и целесообразна, чем деятельность английских правителей; но при беспечности обоих отечественных правительств ничто, в конце концов, не могло возместить способности английских колонистов заботиться о себе самосостоятельно. Странно и забавно читать противоречивые сообщения английских и французских историков о целях и намерениях государственных деятелей противоположных лагерей в те дни, когда послышались первые завывания бури; простая истина, кажется, заключается в том, что одно из тех столкновений, которые мы признаем теперь неустранимыми, было близко, и что оба правительства были бы рады избежать его. Границы могли быть неопределенными, но английские колонисты не были такими.

Французские правители учредили посты там, где могли, на спорной территории, и именно в течение спора об одном из них, в 1754 году, впервые появляется в истории имя Вашингтона. Другие затруднения возникли в Новой Шотландии, и обе метрополии начали тогда пробуждаться. В 1755 году состоялась бедственная экспедиция Брэддока (Braddock) против форта Дюкень (Duqusene) — ныне Питтсбург — где Вашингтон сдался год назад. Позднее в том же году случилось другое столкновение между английскими и французскими колонистами, близ озера Джорджия. Хотя экспедиция Брэддока должна была отправиться первая, французское правительство также не бездействовало. В мае того же года большая эскадра военных кораблей, вооруженных большею частью en tlate[88], отплыла из Бреста в Канаду с трехтысячным отрядом войск и с новым губернатором де Водрейлем (de Vaudreuil). Адмирал Боскауен уже предупредил эту эскадру и ожидал ее близ устьев реки Св. Лаврентия. Открытой войны тогда еще не было, и французы были конечно вправе послать гарнизон в свои собственные колонии; но Боскауену было приказано остановить их. Туман, разделивший французскую эскадру, прикрыл также и ее прохождение; однако два ее корабля были замечены и захвачены английским флотом 8-го июня 1755 года. Как только весть об этом достигла Европы, так французский посланник в Лондоне был отозван; но все-таки за этим еще не последовало объявления войны. В июле сэр Эдуард Хоук был послан в море с приказанием крейсировать между Уэссаном (Ushant) и мысом Финистерре и стараться захватывать всякий французский линейный корабль, какой только он увидит на море; к этому были прибавлены в августе месяце еще дальнейшие инструкции: захватывать при каждом возможном случае французские корабли всякого рода военные, приватиры и коммерческие — и отсылать их в английские порты. До конца года было захвачено триста коммерческих судов, на сумму шесть миллионов долларов, и шесть тысяч французских матросов были в плену в Англии — число, почти достаточное для комплектации десяти военных кораблей. Все это произошло, пока еще сохранялся номинальный мир. Война была объявлена не ранее, как через шесть месяцев после того.