Какой простор! Книга вторая: Бытие - Сергей Александрович Борзенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А народ где? — спросил Бондаренко, оглядываясь.
— А это тебе видней. Ты голова коммуны, а пытаешь нас, — бормотнул неразговорчивый Плющ, не прерывая косьбы.
— Проспали, чертовы дети! Ну и всыплю же я им по первое число. — Бондаренко взял из рук уставшего Отченашенко косу и с полчаса помахал ею, нет-нет да и поглядывая на дорогу, не покажутся ли его люди.
Вспомнилось, как он впервые в жизни, задыхаясь от усталости и стараясь не отстать от взрослых, шел рядом со своим отцом, косил панский луг. Давным-давно это было, и он сам не мог бы теперь сказать когда.
В то время он работал на панском лугу, а теперь косит на своей земле. Как же ему не стараться? И, умело налегая на пятку косы, весь взмокревший от пота, Бондаренко как по нитке обрезал ряд. Даже Отченашенко залюбовался его ловкостью.
Солнце взбиралось все выше и выше, а на пыльной дороге, густо поросшей малиновыми будяками, никто не показывался. Было часов восемь, когда ветерок доплеснул заглушенный расстоянием перезвон церковных колоколов. Плющ, вытирая широченной ладонью высокий лоб, мрачно спросил:
— Какой сегодня день, председатель?
— Воскресенье, — ответил Бондаренко, и только теперь до него дошло: его коммуна отправилась в церковь. И как он не догадался сразу, не успел отвести позор! Ведь вчера ночью он встретил в поле отца Пафнутия, возвращавшегося в село с хутора Федорца. Беспременно долгогривый снова принялся за свое — отравлять опиумом религии несознательный народ.
— То-то ж и оно, что воскресенье, — буркнул себе под нос Плющ и пошел вперед, играя поблескивающей косой.
— Ну, я им покажу, как богу молиться! — крикнул Бондаренко и, схватив кожаный бич, приготовленный для быков, вскочил на спину неоседланного федорцовского коня, погнал его наметом в Куприево.
За каких-нибудь четверть часа преодолел он семь верст, отделявших поле коммунаров от села. Проскакал по главной, словно вымершей, улице, вылетел на майдан, отороченный зеленой опушкой молодых осокорей. Через крестообразные прорези в каменной ограде увидел раскрытые церковные двери и струившийся из них синеватый дымок ладана.
Босые ребятишки и опухшая от водянки мать Макара Курочки, оказавшиеся у церковных врат, завидели разъяренного всадника, стремительно приближавшегося к ним, и шарахнулись под защиту ограды. Баба с перепугу даже не разобрала, кто бы это мог быть. Конь и всадник словно вихрь промчались мимо нее, обдав пылью, одним махом взлетели на каменную паперть и исчезли в распахнутых церковных дверях.
— Антихрист, истинный бог, антихрист! — запричитала перепуганная баба.
Завидев жаркое пламя свечей и раздутыми ноздрями вдохнув горький чад лампад, боясь подавить людей, взмыленный конь поднялся на дыбы, едва не сбросив всадника, и трубно заржал.
— Свят, свят! — завопил отец Пафнутий.
От испуга он уронил на пол тяжелое, окованное серебром Евангелие и, подобрав рясу так высоко, что стали видны полотняные штаны, заправленные в сапоги, исчез в сумеречной полутьме алтаря. Позабыв о том, что женщинам строго-настрого возбранено переступать священный порог алтаря, следом за ним через царские врата, с визгом давя друг друга, кинулись бабы и девки.
— Так вот вы какие коммунары… Зерно в поле осыпается, а вы подались в церковь грехи замаливать! — заорал Бондаренко. В руке его, словно молния, мелькнул длинный кожаный бич и с треском перепоясал фигуру тихого Филимона Гусака, бывшего красноармейца.
Перепуганный Гусак свалился как подкошенный, а жена его, увидев у себя под ногами поверженного мужа, не своим голосом закричала:
— Нечистый дух насмерть поразил мово Филимона!.. Царствие ему небесное!
— Цыть, дура! — Бондаренко, повернув коня крупом к сияющему иконостасу и наезжая на толпу, стал медленно теснить молящихся из церкви. — Один нынешний день стоит двух завтрашних! — кричал он.
— И не покарает его господь бог, басурмана, — ахнул Кондрат Фомич Семипуд, осторожно пятясь к выходу.
— За такое кощунство убить его не грех, — прошипел Каин.
— Как фарисеев, изгоняю вас из божьего храма на работу и поручаю дурачку Афоньке одному молиться за всех вас. Ему все равно делать нечего! — шумел Бондаренко, кружа над головами длинный бич, отчего на паникадилах гасли свечи.
— Мы найдем на тебя управу, самому Петровскому будем жалиться! — закричал из алтаря отец Пафнутий, опомнившись от первого испуга.
— А ты, водолаз, помалкивай, а то сниму все колокола и отправлю в Чарусу, на паровозный завод, переплавлять на подшипники, — входя в азарт, погрозил Бондаренко.
Угроза подействовала. Поп сразу притих.
Гусак поднялся и, стыдливо струшивая сор с лопнувших на коленях штанов, подошел к коню. Заглядывая в звероватые глаза Бондаренко, виновато забормотал:
— Воскресенье сегодня, народ спокон веков привык в этот день в церкву ходить. А ты, не разобравшись, сдуру в драку кинулся, будто нет в украинской мове добрых, ласковых слов, какими все можно пояснить людям.
— Давай-давай-давай скорей в поле… Тоже мне коммунары! — разбушевавшийся голова коммуны конем вытеснял односельчан из церкви.
Служба была сорвана, и дьячок, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, принялся гасить лампады и свечи.
Коммунары стыдливо выбрались из церкви друг за дружкой и чуть ли не бегом огородами отправились на общее подворье. Там поспешно запрягли несколько арб.
Вместе с женами и детьми ехали они в поле, с улыбками поглядывая на своего неистового председателя, плетущегося за ними верхом, по-мальчишечьи свесив обе ноги на одну сторону.
А Бондаренко, сидя на коне, подбивал в уме: какой урожай собрал Федорец и какой соберут коммунары? Итог получался неутешительный: выходило, что все пятнадцать семей коммунаров соберут зерна меньше, чем один Федорец.
«Так до каких пор терпеть беднякам вопиющую несправедливость? Пора раз навсегда покончить со всеми этими Федорцами, Семипудами, Каинами, как покончили со Змиевым. Отобрать у них землю и сельскохозяйственный инвентарь, как когда-то отобрали в экономии Кирилла Георгиевича. Ведь это его молотилка неутомимо стучит на току коммунаров и пыхтит старенький двигатель, разрушенный вгорячах, а затем по винтику собранный руками Оверка Барабаша».
Коммунары, позабыв о празднике, работали без обеденного перерыва весь день. Бондаренко досадовал на солнце, которое так поспешно обошло небо и, утомленное, валилось сейчас за кромку горизонта. Дни всегда казались Бондаренко короткими, и он часто сетовал на то, что в сутках всего лишь двадцать четыре часа. Ему никогда не хватало времени.
Пала вечерняя роса, сразу затупив ножи косарок, затрудняя работу.
Потные, веселые косари, как по команде, принялись точить косы, поглядывая на своего вожака. Он властно махнул
