Мертвоград - Алексей Калугин

– Мой папа.

Могвай окинул взглядом заполненную людьми комнату. Он видел лица лишь тех, кто стоял рядом с ним. Остальные сливались в плотную, темную массу людей, лишенных лиц и по большей части половой принадлежности. Как-то все это не вязалось с упоминанием о папе. Тем более что про папу он сегодня уже слышал. И, честно говоря, полагал, что тема исчерпана и закрыта.

– Папа у себя в кабинете, – уточнила Берта.

– И хочет видеть меня? – Могвай попытался, но не смог стряхнуть растерянность.

– Точно. Иди, а то он будет сердиться.

– Почему? – задал совсем уж глупый вопрос Могвай.

– Потому что не любит терять время попусту. Помнишь, как пройти?

– Помню, – кивнул Могвай.

– Вперед!

Берта достала из корзины еще один комплект, необходимый для проведения предстоящей церемонии, и протянула его следующему адепту. Хотя, может быть, это был неофит.

Могвай удивленно посмотрел на Альпачино.

– А что ты на меня смотришь? – Тот попытался развести руками, но оказалось, что для этого слишком тесно. – Меня папа в гости не звал!

– Зачем я ему нужен?

– Откуда мне знать? Может быть, ты сделал его дочери предложение? И он теперь хочет воочию увидеть будущего зятя?

– А, – безнадежно махнул рукой Могвай и начал пробираться к выходу.

В принципе, он мог бы и не ходить. Он даже не был знаком с папой Берты. И предложения Берте не делал. Случись такое, он бы, уж наверное, запомнил. Но ему стало интересно, что этот совершенно незнакомый человек собирался ему сказать. Или он хотел что-то у него узнать? В любом случае, он ничего не был должен Бертиному отцу, их ничего не связывало и у них вообще не могло быть никаких общих интересов. А значит, он мог в любую минуту повернуться к нему спиной и уйти. Даже не попрощавшись. Вот так.

Он подошел к двери кабинета и поднял руку, чтобы постучать. Но тут же передумал. Сунул руку в карман, нашел там улыбающуюся таблетку и кинул ее в рот. Для куража. А затем толчком распахнул дверь. Как делают крутые ребята в фильмах Джонни То.

За дверью действительно находилось то, что порой еще называют старомодным слово «кабинет». Комнатка, по сравнению с остальными совсем небольшая, казалась еще меньше из-за того, что стены по обе стороны от двери были заставлены книжными шкафами. Слева от двери стояла еще стойка с дисками. Прямо напротив двери, у окна, закрытого соломенной римской шторой, крепко обосновался старомодный двухтумбовый стол. Должно быть, очень вместительный и совершенно неподъемный. На столе – компьютер и еще какая-то оргтехника, стопка книг и сетка для бумаг. Верхний свет не был включен. Горела только настольная лампа и экран компьютерного монитора. Как и во всей квартире, в кабинете пахло благовониями. Только какими-то особенными, с легкими примесями резких, при первом знакомстве даже немного раздражающих ароматов.

За столом сидел человек, лица которого не было видно. Но Могвай почему-то сразу решил, что где-то когда-то уже с ним встречался. Это было очень странное, не поддающееся объяснению чувство. Могваю казалось, что он помнит не столько самого человека, сколько эмоциональный окрас, сопровождавший их прошлую встречу. Это был страх, смешанный с удивлением и пропитанный непониманием. Что-то в темно-пурпурной гамме с розовым отливом и незначительными желто-зелеными вкраплениями. Пахло это, как домашний зеленый салат, что частенько готовит сестра.

Это было похоже на предчувствие беды. На попытку балансировать на краю пропасти. Но, что злило Могвая больше всего, он никак не мог определить своего отношения к сидевшему за столом человеку. Какие чувства вызывал он у него, помимо вкусовых и цветовых ассоциаций?

– Закрой дверь, – негромко произнес хозяин кабинета.

Голос у него был сильный, глубокий, внушающий доверие. Или же, наоборот, подозрительно спокойный и ласковый.

Есть такой психологический тест. Двум группам испытуемых показывают фотографию одного и того же человека. С внешностью самой заурядной и невыразительной. Одним говорят, что перед ними великий мыслитель, гений, равных которому нет. Другим представляют незнакомца как жестокого маньяка-убийцу, садиста и психопата. И первых, и вторых просят найти во внешности совершенно незнакомого им человека черты, подтверждающие или опровергающие его репутацию. И тем, и другим удается найти то, что нужно, – зримые свидетельства гениальности или моральной деградации. Причем, по мнению представителей разных групп, одни и те же черты лица зачастую свидетельствовали о диаметрально противоположных наклонностях их обладателя. Все зависело от того, как на них посмотреть. А если быть точнее, от той первоначальной установки, что получили испытуемые.

Могваю никто такой установки не давал. Поэтому голос человека за столом казался ему то дружеским, то враждебным, то добрым, то злым, то мягким, то резким, то притягательным, то отталкивающим. Он говорил одновременно обо всем и ни о чем.

Короче, Ломброзо отдыхает!

Решив, что нет смысла продолжать поиски черной кошки в темной комнате, Могвай сделал шаг вперед и прикрыл за собой дверь.

– Садись.

Из-за угла стола выкатился полумягкий стул на колесиках.

– Берта сказала, что вы хотите о чем-то со мной поговорить, – начал Могвай, не сходя с места.

– Садись, – повторил человек за столом.

При этом голос его ничуть не изменился. Он звучал так же, как и в первый раз. Спокойно, без эмоций. Как однажды оцифрованный и сохраненный на флешке.

Выждав секунд десять, не больше, Могвай сел. Хотел было откинуться на спинку стула, но она оказалась плохо закреплена, и он чуть не упал.

– Осторожнее. – Голос звучал все так же спокойно, без иронии или насмешки. Вообще без какой-либо эмоциональной окраски. – Забыл предупредить, спинка разболтана.

Могвай молча кивнул, мол, все нормально, цел. Он не знал, о чем говорить с этим человеком, прячущим лицо во тьме. Намеренно или случайно? Он не знал даже как к нему обращаться? Не называть же его, в самом деле, папой?

– Можешь и папой, если тебе так удобно. – На этот раз в голосе была слышна едва уловимая насмешка.

– Как вы догадались? – удивился Могвай.

– Ты читал Эдгара По?

– При чем тут это?

– Ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос?

– Только когда не понимаю заданный мне вопрос.

– У Эдгара По есть два рассказа, посвященных герою по имени Огюст Дюпен. Человеку, наделенному чудовищной логикой и нечеловеческой проницательностью. Так вот, он утверждал, что внимательно наблюдая за человеком, можно продолжить ход его мыслей от последней произнесенной им фразы до текущего момента.

– Но я еще ничего не сказал.

– Разве?

– Так как же мне к вам обращаться?

– Можешь обращаться ко мне просто «Эй!». Можешь называть меня «приятель». Или – «чувак»… У вас сейчас в ходу обращение «чувак»?

– Смотря кого вы имеете в виду, когда говорите «у вас», – сухо ответил Могвай.

Он ощущал некую психологическую преграду, стоящую между ним и человеком за столом. И дело было вовсе не в том, что он прятал лицо и не желал называть свое имя. После Исхода многие люди стали скрывать свои настоящие имена и не позволяли себя фотографировать. Бытовало мнение, что имя – это очень прочный, проверенный веками мем, который можно использовать как во благо, так и во зло его носителю. Фотографию, опять же по слухам, можно было использовать в магических ритуалах. Кроме того, шарлатаны, называющие себя экстравизионерами, утверждали, что по чертам лица могут предсказать, какая потусторонняя, тварная сущность вылезет из человека, если его инфицирует шоггот. Многие принимали это за чистую монету. И им не нравилось, что кто-то станет выворачивать их сущность наизнанку.

– Насчет фотографии – бред чистой воды, – вторя мыслям Могвая, сказал человек за столом. – А вот имя действительно определяет очень многое в жизни человека. Недаром деятели искусства, да и просто публичные люди, зачастую берут себе псевдонимы или придумывают прозвища.

– Вы не хотите называть мне свое имя?

– Если хочешь, называй меня Исмаилом.

– Отлично. – Могвай изобразил улыбку. – А я – Могвай.

– Я знаю, кто ты такой.

– Откуда?

– Мы уже встречались.

– Что-то не припомню.

– Ну и ладно. Не о том разговор.

– А о чем тогда?

Разговор, о чем бы он ни шел, Могваю уже не нравился. Так же, как не нравился ему и собеседник, на лету угадывающий мысли. Тоже мне, Огюст Дюпен выискался. Ежели ж он умеет мысли угадывать, так, может, и еще на что способен? А?.. Ну, что, думал Могвай, глядя в темноту, туда, где должно было находиться лицо собеседника. Давай, скажи, о чем я сейчас думаю?

Человек, назвавшийся Исмаилом, молчал. Кисть правой его руки неподвижно лежала на краю стола. Как будто ненастоящая.

Могвая все сильнее раздражала неопределенность ситуации. Больше всего она была похожа на кастрюлю с жидким, едва сладеньким, бледно-розовым киселем, остывшим и подернувшимся желатиновой пленкой. Хотя почему именно у него возникла такая ассоциация, Могвай и сам не понимал. Он вообще-то не любил кисель.