Чудо Бригиты. Милый, не спеши! Ночью, в дождь... - Владимир Кайяк

«Почему словно конфета для новогодней елки? Дурацкое сравнение!»

– А куда девался булыжник?

– Спулле велела положить в машину, наверно, у экспертов.

И все же в версии Ивара пока мало логики. Почему убитого Грунского привезли именно сюда, если была машина? Имея машину, ведь можно найти место и понадежнее. Хотя здесь – тоже достаточно надежное, если бы старичку не пришло в голову понизить уровень воды в канаве. Убийцы испугались, что по дороге их остановят дружинники автоинспекции? А если машина была использована лишь в пределах территории Садов? В таком случае место убийства следует искать на другом конце Садов. Придется искать и там, но позднее.

Глава VI

От скорости сто десять километров в час кузов машины начал вибрировать, и этот звук вывел Спулгу из состояния безразличия и оцепенения. Она словно проснулась, взгляд ее скользил по асфальту впереди «Волги» – от большой скорости дорога как бы сузилась: казалось, встречные машины проносятся мимо, почти касаясь лакированных боков «Волги».

Виктор, сидя за рулем, курил не переставая. Он забывал стряхнуть пепел, который сыпался на панель приборов, на брюки, но Виктор не обращал на это внимания. Сигареты, видно, были дорогие: не гасли, если он несколько минут не затягивался. Где он успел раздобыть сигареты? Ведь Виктор не курит. Может, они лежали в ящике письменного стола? Когда она, с растрепанными волосами, словно помешанная, промчалась мимо сторожа клиники, без стука ворвалась в кабинет Виктора и взахлеб стала рассказывать… Нет, она не помнит, чтобы Наркевич вынимал сигареты из ящика. Может, он снова начал курить? Почувствовала бы? Но что вообще можно почувствовать при поцелуях вежливости, к тому же и сама она любит подымить в компании приятельниц.

На повороте машину занесло, но задние колеса, коснувшись щебенки на обочине и оставив в ней глубокую борозду, выровняли свой бег.

– Ты угробишь нас обоих, – тихо сказала Спулга. Упрека в голосе не было, она лишь констатировала.

– Ничего, зато у нас будут роскошные похороны. Престижные гробы с бронзовыми ножками. Как ни у кого! – не отрывая взгляда от шоссе, ответил Наркевич. Холодно и совершенно бесстрастно.

Вдали показался Лиелциемс, и Виктор вдруг спросил каким–то странным тоном – не то грубым, не то сомневающимся:

– И все же, кто тебе звонил?

– Знаешь, из того серого домика, который стоит на углу. Я с ними почти не знакома, но иногда мы раскланиваемся. В магазине или на улице.

– И ты им сразу же дала наш городской телефон?

– Не будь таким наивным. Конечно нет, но могу поспорить, что во всем Лиелциемсе не найдется записной книжки с телефонами, в которой огромными буквами не было бы записано: профессор Наркевич – на работе, профессор Наркевич – дома и профессор Наркевич – на даче. Много ли здесь таких знаменитостей? Раз–два и обчелся. Кому не захочется похвастать таким соседом?

– Милиционеры были еще там, когда они позвонили?

– Они только сказали, что девушку увезли на «скорой помощи».

– Куда?

– Откуда им знать!

– Ты ведь даже не спросила их об этом, а утверждаешь. Будто я тебя не знаю!

Спулга тихонько заплакала.

– Не действуй мне на нервы! Замолчи! Плакать поздно. – И несколько мгновений спустя продолжал: – Вот тебе плоды твоего воспитания! Получай! Сполна! Они все твои! «Какой прелестный ребенок, какой умный ребенок! Японцы вообще до пяти лет позволяют ребенку делать все что ему заблагорассудится! Чтобы не деформировать будущую личность!» А то, что у японцев совсем другая культура и другие традиции, этого ты не хочешь понять. Там, например, если пьяным появишься на улице, то навсегда можешь поставить крест на своей карьере. Это ты знаешь?

– Наурис ведь и твой сын!

– Троечник! Да и троек–то он вряд ли заслуживает. Скорее всего, учителя ставили их ради меня.

– А теперь вообще меньше тройки не ставят.

– Разве ты не знаешь, как он сколачивает компании и как они «балдеют» в кафе, что, кроме этого, его ничего больше не интересует? Только кабаки, девчонки и фирменные джинсы. И еще деньги, которые ты ему даешь, хотя знаешь, на что они будут потрачены!

– Зато на «Волге» я его в школу никогда не возила, а ты возил. Каждый божий день!

– Разве я специально везу? Просто по пути. Что ж ему пешком идти, если я все равно еду мимо?

«Дело вовсе не в воспитании! Воспитание было нормальным. Какая же мать не захочет чуть–чуть побаловать своего ребенка, если есть возможность! Разве дети становятся от этого циниками, ворами и насильниками? Насильник – даже представить себе страшно. В нашем роду ни один мужчина никогда не сказал женщине даже грубого слова. Это все идет от тебя, от той окраины, где ты вырос, от твоих плебейских кровей и генов. Я хорошо помню, как ты впервые переступил порог нашего дома и, увидев паркет, хотел разуться до носков. Как не знал, что делать с вилкой, наверняка всю жизнь хлебал только ложкой. А мне, дурочке, тогда стало жаль тебя! Ты, раскрыв рот, ловил каждое слово моего отца. Я только потому влюбилась в тебя, что ты был необычным, как странное насекомое, каких я раньше никогда не видела. Я представляла тебя первозданной, свободной силой, а ты оказался всего лишь бесстыжим котом, который лазает по помойкам и ворует со стола. Если бы до этого я ходила на вечеринки или встречалась бы где–нибудь с такими, как ты, для которых строят темные лестницы, выходящие во двор, то с моей стороны дальше сочувствия дело не зашло бы. Да и сочувствия ты вряд ли удостоился бы. Отца – да, вот его ты ловко обвел вокруг пальца! «Подумайте, у меня объявился студент, который интересуется медициной! Обычно ко мне приходят интересоваться зарплатой, квартирой, должностью, а этот интересуется медициной! Что–то невиданное за последние двадцать лет: студент медицины, интересующийся медициной!“ Отец совершенно не знал жизнь, иначе он никогда не позволил бы мне выйти за тебя замуж».

– А та история с машиной? Тебе следовало бы знать, с кем Наурис дружит. Винарт жил не за тридевять земель, а здесь же, по соседству, и ты должна была поинтересоваться, что это за тип! При моей–то нагрузке на работе я еще должен быть нянькой совершеннолетнего сына? Если уж ты, из–за причесок да маникюров, упустила то время, когда надо было заниматься воспитанием сына, то займись этим хоть теперь! Это твой долг!

– Не проскочи поворот!

– Не учи меня ездить!

«Волга» свернула с главной дороги на грязную улочку. Здесь от весеннего солнца раскис лишь верхний слой земли, и теперь она превратилась в жидкую грязь. Машина закачалась на ухабах, как буксирчик на больших, бьющих в борт, волнах…

– Не будем ссориться, Виктор… Лишь бы все обошлось…

– Хорошо еще, что она осталась жива.

– Сумасшедший, о чем ты говоришь! Наурис никогда…

– Ты думаешь о том же, о чем и я, только не хочешь в этом признаться. Даже самой себе! Конечно, я сделаю все, что в моих силах. Пусть мне покажут отца, который на моем месте поступил бы иначе! Я имею не только право спасти своего ребенка – это мой долг! Я и спасу его, даже если весь мир станет швырять в меня камнями!

Спулга погладила его руку, лежащую на руле.

Милицейские машины уже уехали, оставив на глинистой земле только отпечатки протекторов.

Вдоль забора к оврагу протянулась утоптанная тропка, которой раньше здесь не было.

Как бы ведя к месту, где была изнасилована девушка.

«Наурис наверняка звал ее в дом, но девушка отказалась…» Спулгу зазнобило. «Тогда он попробовал затащить ее силком, но она вырвалась и побежала через засохшую крапиву, репейник и увитые хмелем кусты орешника, надеясь, что он не захочет оцарапаться, но он, возбужденный, побежал за ней, догнал и…»

– Пойдем посмотрим? – Спулга кивнула в сторону оврага.

– Мы там ничего не потеряли, – жестко ответил Виктор, отпирая ворота. – Я буду сидеть у телефона и ждать звонка Эдуарда Агафоновича, а ты сходи к соседям. Сначала надо разобраться, что и как произошло, только тогда мы сможем избрать верный способ защиты. И быстро: времени мало, сейчас дорога каждая минута. Главное – не строй из себя несчастную мать. Это сделал не наш сын! Запомни!

Соседи не могли рассказать ничего существенного. Сказали только, что под утро со стороны овражка они слышали крики о помощи, а сосед даже набрался храбрости и вышел во двор, но к тому времени крики уже прекратились, и он решил в милицию не звонить.

«Поди знай, кто и о чем кричал там во тьме, наживешь еще неприятностей, если милиция явится и ничего не обнаружит – скажут, ввел в заблуждение. Мальчишки–подростки тоже имеют привычку орать всякие глупости, думая, что хорошо шутят. А вдруг… на другой стороне овражка кто–то лупит свою жену или дочь, только что явившуюся домой, и та орет во всю глотку, чтобы ей попало меньше, чем заслужила. Ночью сейчас еще подмораживает, поэтому по утрам слышно далеко, вот и узнай, где этот крикун находится – может, здесь же, а может, за десять верст. Недавно отсюда я слышал, как перекликались петухи – в Лиелциемсе ведь никто кур не держит, – значит, это петухи с птицефермы, которая возле межи Трех Господ – вы же не местные и не знаете, – даже по прямой отсюда будет километра четыре, не меньше.