Цена обольщения - Лесия Корнуолл

Эвелин охватило разочарование, когда они завернули за угол дома никем не замеченные. Двор был пуст. Филипп втащил Эвелин на козлы, уселся рядом с ней и что есть силы хлестнул лошадей.

— Куда ты меня везешь? — спросила Эвелин.

Пистолет лежал на коленях Филиппа, и она уже подумала, что сможет схватить его, но выражение его глаз заставило ее замереть от ужаса.

— Ты графиня Эленуар, и пришло время начать себя вести как вышеозначенная особа.

Эвелин в отчаянии оглянулась на замок Д’Аграман, мысленно прощаясь с Синджоном и приготовившись к смерти.

Глава 49

— Я хочу попросить вас еще об одном одолжении, — произнес Синджон.

— Вот как? — удивился Д’Аграман, наливая в бокал гостя еще яблочного виски. — Уверен, что письменное свидетельство сержанта О’Нила вам поможет. Он отказывается возвращаться в Англию до тех пор, пока не увидит Крейтона мертвым или заключенным в тюрьму.

— Я надеюсь, что так оно и будет. Спасибо за то, что сохранили ему жизнь, но я кое-что привез с собой, — сказал Синджон и развернул знамя.

От удивления полковник на мгновение лишился дара речи.

— Mon Dieii[10], Радерфорд, где вы его взяли? Оно считается пропавшим, и мне кажется, наши войска проигрывают сражение за сражением именно из-за его отсутствия. — Он разложил знамя на столе и, сдвинув брови, воззрился на Синджона. — Почему вы решили вернуть его мне? Ваша армия могла бы использовать знамя в своих целях. Ну, хотя бы для того, чтобы напугать французов.

— Полагаю, кое-кто в Англии так и собирался поступить. Филипп Реншо украл его. Я нашел.

Д’Аграман покачал головой:

— Я человек не суеверный, но это священное знамя, которого касались руки Карла Великого и Жанны д’Арк. Его место в Реймском соборе, а не на поле боя. Спасибо за то, что вернули Франции ее реликвию. Обещаю вам, что это знамя никогда не будет использовано в военных интересах.

— Где сержант О’Нил? — спросил Синджон, поднимаясь с кресла. — Я хочу его поблагодарить.

Д’Аграман улыбнулся:

— Я полагаю, в саду. Он постигает секреты приготовления яблочного бренди. Он все еще боится, что его арестует французский патруль или что Крейтон разыщет его и убьет. Я попрошу кого-нибудь привести его.

Звук шагов на лестнице заставил обоих джентльменов вскочить. Синджон с нетерпением ждал появления Эвелин, но вместо нее на пороге возникла Мариэль.

— Где Эвелин? — спросил Синджон.

— Она сказала, что хочет прогуляться в саду. Ее очень расстроила рассказанная мной история…

Следом за Мариэль в комнату, прихрамывая, вошел человек, в котором Синджон сразу же узнал сержанта О’Нила, несмотря на ужасный шрам, обезобразивший его шею и подбородок.

— Полковник, боюсь, случилась беда, — срывающимся голосом произнес он. — Из ворот только что выехал экипаж с мужчиной и женщиной. У мужчины был в руках пистолет!

— Это Крейтон? — спросил полковник.

О’Нил печально покачал головой:

— Я бы его узнал. Этот мужчина был старше и такой отталкивающий…

— Реншо! — прорычал Синджон, выбегая из комнаты.

Экипажа, на котором приехали они с Эвелин, во дворе не было.

Д’Аграман спешил за ним, отдавая приказания.

— Если это действительно Реншо, то они направились в замок Эленуар. Это в нескольких милях отсюда. Я вызову полицию.

— А я поскачу вперед и постараюсь задержать экипаж, — сказал Синджон, когда из-за угла дома появился грум, ведущий под уздцы оседланного коня полковника.

— Полковник, верните мне на время знамя. Простите за то, что снова отбираю его у вас, но оно может остановить Филиппа и спасти жизнь Эвелин.

— Я не могу подвергать его риску, капитан. Ведь это святыня. Должен быть другой выход.

Мариэль положила ладонь на руку мужа.

— Жан-Пьер, отдай ему знамя. Он спас меня для тебя, так помоги ему спасти женщину, которую он любит. Пусть знамя послужит наконец любви, а не войне.

— Все не так, — возразил Синджон. — Просто она в опасности. Ее муж опасный человек.

Мариэль улыбнулась:

— Я вижу любовь в ваших глазах. И в ее глазах тоже. Возьмите знамя и спасайте ее.

Синджон не стал спорить. Он сунул знамя за пазуху и пустил коня в бешеный галоп.

Глава 50

Если замок Д’Аграман можно было назвать жемчужиной французской глубинки, то замок Эленуар выглядел как нарыв на ее безупречной внешности. Он покосился и обветшал, а желтоватый цвет каменных стен казался каким-то нездоровым на фоне сочной зелени, освещенной яркими лучами солнца.

Филипп бросил злобный взгляд на обиталище своих предков. В Англии он потратил целое состояние на то, чтобы построить настоящий дворец для короля изгнанника. Теперь же у него осталась лишь эта развалина, коей побрезговал бы даже нищий.

— И ради этого ты предал свою страну? — спросила Эвелин.

Филипп зашипел, точно гадюка.

— Слуги за это ответят. Я нанял двадцать садовников, целую армию лакеев и горничных… — Он замолчал, и его лицо побагровело, когда он увидел выражение глаз Эвелин. — Не смей меня жалеть!

Филипп стащил жену с сиденья и поволок вверх по осыпающимся ступеням.

Входная дверь была распахнута настежь. Внутри замок выглядел еще хуже, чем снаружи. Стайка напуганных птиц с шумом вылетела в лишенное стекол окно, и Филипп раздраженно взмахнул пистолетом.

Воспользовавшись моментом, Эвелин вырвалась из его рук и попыталась бежать, но он с легкостью поймал ее. За этим последовал удар по лицу, и Эвелин ощутила солоноватый привкус крови во рту.

— Я сделаю так, что Эленуар сможет потягаться по красоте и богатству с самим Версалем или Фонтенбло! — взревел Филипп, с силой припечатав Эвелин к стене. — Ты в этом сомневаешься? Я — граф Эленуар, потомок королей. Я не потерплю непослушания и насмешек. Особенно от тебя.

Филипп прижал Эвелин к стене еще сильнее и схватил ее за горло. Она закрыла глаза, изо всех сил превозмогая боль. Она не хотела поддаваться панике, не хотела кричать и показывать Филиппу собственную слабость. Ведь он наслаждался страданиями других людей.

Эвелин надела на себя маску безразличия, как поступала раньше, но теперь это не помогло. Филипп впился пальцами в ее подбородок так, что боль стала почти непереносимой. Глаза Эвелин наполнились слезами, и перекошенное от ненависти лицо Филиппа превратилось в расплывчатое пятно. Впившись ногтями в осыпавшуюся штукатурку, Эвелин молча терпела издевательства.

— Где знамя, Эвелин? — бесновался Филипп. — Что ты с ним сделала?