Инь-ян 4 - Евгений Щепетнов

Вздохнул, и пошел по длинному сводчатому коридору туда, где светилось пятно выхода. Что там эти твари приготовили?

А приготовили "твари" четверых парней — молодых, крепких, шустрых, татуированных с ног до головы. По пояс голые, как и Ресонг, они блестели влажной кожей в свете факелов, и ухмылялись — совсем даже не белозубой улыбкой. Зубы черные, будто их нарочно покрасили.

Такой цвет зубов бывает у тех, кто регулярно употребляет наркотическую жвачку, именуемую тут, на островах: "жеволь". Смесь местного наркотика, добываемого из деревьев с плотными, мясистыми листьями, наркотических грибов, глины и ароматических добавок. Именно грибы давали черный цвет, въедаясь в эмаль зубов, будто краска в кожу курток. Если пожевать жеволь, долго не спишь, в теле бодрость, увеличивается скорость, и почти совсем не чувствуется боль. Нет страха, нет сомнений — убивай, круши, насилуй — эта смесь служит еще и усилителем мужской силы. Пожевал — и сутки напролет трахай девок, пока они не взвоют.

Ресонг пробовал эту пасту. Но только один раз. Его пугала власть наркотика над разумом, когда ты вроде бы и понимаешь, что творишь, но поделать с собой ничего не можешь. Рес даже вспоминать не хотел, что творил под наркотой в тот раз, когда поддался на уговоры товарищей по экипажу. И потом много раз видел, что наркотик делает с человеком. Страшное, гадкое зелье!

Эти люди точно были под наркотой. Мало того, что это молодые, сильные, умеющие обращаться с оружием парни, так еще и под жеволем.

У Ресонга сердце кольнуло тоской, и он понял — все! Конец! Его решили разделать, как свинью! Мол — другим будет урок!

И место тоски заняла ярость. Холодная, ясная, не затмевающая разум, а придающая сил, заставляющая думать и двигаться быстрее, чем в обычных условиях. Чем в обычном бою. Обычно — есть возможность сбежать, отказаться от драки, как-то уклониться от того, что тебе предстоит, но тут — нет. Никаких вариантов. Или убьешь, или будешь убит. Подстегивает, однако! Когда падаешь в воду — тут уже или плывешь, или тонешь! А тонуть-то не хочется!

Блес! Звон! Выбросили мечи!

Рванулся, как никогда не бегал! Даже в детстве, когда упер пирог у пирожника и тот гнался, нависая за спиной как карающая десница богов!

Успел на секунду раньше преследователей, хватанул длинный, прямой, слегка загнутый возле острия клинок, мгновенно обернулся и секанул первого, кто успел подбежать и уже разгибался с мечом в руке. Клинок с хрустом врезался в бритый череп, татуированный синей паутиной, загудел, едва не вырвавшись из рук. Сходу, другой рукой подхватил меч убитого, выпавший у того из руки и опрометью кинулся на противоположную сторону арены, слыша позади топот преследователей.

Они бежали нестройно — вперед вырвался молодой, невысокий парень, часто перебиравший мускулистыми ногами — он был в одной набедренной повязке, в отличие от остальных соратников. Другие растянулись цепочкой, чуть приотставая, на несколько шагов позади первого. Куда денется? Чего спешить? Прижать к барьерам и разделать, как свинью! Тем более что первому — все шишки. Ну и почет, да! Но шишки. Вот когда жертва устанет, тогда и можно с ней позабавиться…

Ресонг неожиданно повернулся, бросился к быстроногому, изобразив удар в голову правой рукой, неожиданно ударил левой, подсекая ногу противника и уносясь в противоположную сторону той, куда бежал раньше.

Парень тонко заверещал, из надрубленной мускулистой ноги фонтаном брызнула кровь. Удар вроде и не сильный, но с потягом, разрубил до самой кости. Боец завертелся, схватившись за ногу, потом упал, стягивая края раны и пытаясь остановить смертоносное истечение жидкости. Ему частично это удалось, но кровь все-таки просачивалась через сомкнутые пальцы, струйкой текла по запястью и растекалась по груди парня широкой рекой. Он будто оделся в красную рубаху, и в глазах его застыли страх и понимание того, что все для него кончено. И несмотря на это понимание, все равно пытался удержать последние капли жизни, последние секунды существования, которое и жизнью-то назвать можно было с большой натяжкой.

Два! — мелькнуло в голове у Ресонга, когда он подбежал к стене, над которой выл, бушевал океан голов, исторгающих из себя брань, вопли, смех, рев, рычание, будто здесь собрались не люди, а стая безумных кровожадных обезьян, для которых нет лучшего зрелища, чем драка зверей-соплеменников.

Впрочем — оно так и было. Нет зрелища лучше, чем то, когда ты видишь, как гибнет человек, существо твоей стаи. А ты остаешься живым и здоровым, в очередной раз представив себя на его месте, с радостью осознав, что беда случилась не с тобой, что он там, истекает кровью, а ты сидишь тут, жуешь жвачку — и ничего плохого с тобой не случилось, и не случится. Кроме палок за плохое мытье палубы, да поноса от несвежей солонины.

Двое оставшихся на ногах бойца были самыми опытными и умелыми. Так и бывает всегда. Почти всегда. Вначале гибнут самые неловкие, новички, нетерпеливые и неудачливые. Остаются ветераны, знающие толк в бою. Но и для них удача не пустой звук. Как бы ты не умел ловко скакать с мечом в руках, всегда есть шанс, что наступишь на камешек, споткнешься, и меч новичка-противника радостно воткнется тебе в кишки. И будешь ты умирать долго, трудно, проклиная тот день, когда решил следовать дорогой воина. Став разбойником, грабителем с тракта, или же наоборот — охранником одного из караванов жирных купчин, которые даже не вспомнят о тебе, когда ты отдашь душу богам на заплеванной и загаженной дороге, ведущей из ниоткуда в никуда.

Эти двое не считали Ресонга новичком и были вдвойне осторожнее, чем обычно. Подходили медленно, с двух сторон, зажимая его в клещи и следя, чтобы он не проделал ту же штуку, что и несколько минут назад. Но Ресонг и не собирался бежать. Сколько можно бегать? Двое — это уже можно, это уже нормально.

Четверо — плохо, минуту простоять, не больше.

Трое — можно отбиться, но покалечат — не сомневайся.

Двое — уже можно попробовать обойтись малой кровью, если конечно эти парни не очень шустры.

Шустры. Очень шустры! Оказалось — рано расслабился! Напали одновременно, вертясь вокруг волчком, выписывая мечами причудливые фигуры из финтов и обманных движений. И они были невероятно быстры!

Жевель! Чертов жевель! — понял Ресонг и стал отступать назад, стараясь по дуге незаметно уйти на свободное пространство.

Жевель разума не отнимал. Он лишь менял восприятие мира, ощущение своего тела, но в отличие от обычного наркотика не наводил на мозг сладкий дурман. Это потом, когда действие наркоты закончится, эти люди будут валяться, задыхаясь от головной боли и дергаясь от ломоты в суставах, а сейчас — не было более бодрых, здоровых и счастливых людей, чем двое убийц, мечтающих добраться до своей жертвы.