Песнь Соломона - Тони Моррисон

Они одно только умели — любить ее, и, поскольку она ни слова не говорила, стали носить ей всякие подарки, чтобы ее развлечь. Впервые в жизни Реба прилагала усилия, стараясь что-то выиграть. И впервые в жизни ей это не удавалось. Выиграла она только портативный телевизор, который не смогли включить в сеть, потому что в их доме не было электричества. Ни лотерейного билета, ни выигрыша в бинго[23], или в полиси[24], или в банковской расчетной палате, или в тотализаторе какого-нибудь магазина, ну ничегошеньки, даже надувного шарика во время карнавала не принес ей магический ее дар. Реба пала духом. Растерянная, невезучая, она уныло тащилась домой, сжимая в руке стебельки чего-то, цветущего возле домов чужих людей. Вручала дочери, а та сидела в кресле у окна или лежала в постели и все перебирала, перебирала свои густые волосы.

Они старались приготовить для нее что-нибудь вкусное, придумывали, что бы ей такое подарить и развеять ее грусть. Все без толку. У Пилат не шевелились губы, в глазах Ребы застыл панический страх. Они принесли ей губную помаду и шоколадное молоко, розовую нейлоновую водолазку и цветастую ночную кофточку. Реба даже постигла тайну приготовления желе, зеленого и красного. Агарь и не взглянула на тарелку.

В один прекрасный день Пилат присела на кровать Агари и поднесла пудреницу к ее лицу. Пудреница была из розовой пластмассы и отделана каким-то золотистым металлом.

- Гляди, детка. Видишь эту штучку? — Пилат вертела пудреницу и так и сяк, показывая все ее красоты, и наконец нажала на защелку. Пудреница раскрылась, и Агарь увидела в зеркальце часть — очень небольшую — своего лица. Тогда она взяла пудреницу из рук бабки и долго всматривалась в зеркальце.

- Не удивительно, — сказала она наконец. — Ты взгляни только. Не удивительно. Не удивительно.

Пилат затрепетала от восторга, после трехдневного молчания услышав голос Агари.

- Это тебе, детка, — сказала Пилат. — Красивенькая, да?

- Не удивительно, — повторила Агарь. — Не удивительно.

— Что не удивительно? — спросила Пилат.

— Да ты только посмотри, на кого я похожа. Это же ужас. Не удивительно, что я стала ему не нужна. Я выгляжу кошмарно. — Она говорила спокойно, рассудительно, словно и не было вовсе этих дней, проведенных в сомнамбулическом состоянии. — Мне нужно выйти из дому и привести себя в порядок. Не удивительно! — Агарь отбросила покрывало и встала с постели. — Б-р-р-р. Да я тут пропотела вся. Согрей воду, мама. Мне нужно принять ванну, как следует отмыться, подольше посидеть в воде. Ароматические соли у нас есть? О господи, а волосы! Ты только взгляни. — Она опять посмотрелась в зеркальце. — Я на сурка какого-то похожа. Где расческа?

Пилат кликнула Ребу, и они вдвоем забегали в поисках расчески по дому, но, когда нашли, Агари не удалось расчесать свои свалявшиеся, спутанные волосы.

- Вымой голову, — сказала Реба. — Вымой голову, а мы расчешем тебе волосы, пока они мокрые.

- Если мыть, нужен шампунь. Настоящий шампунь. Я не могу, как мама, мыть голову мылом.

- Пойду достану где-нибудь, — боязливо вызвалась Реба. — Какой шампунь нужно достать?

- А… любой. И масло для волос, слышишь, Реба. Фирмы Познера, и еще… Ладно, этого достаточно! Мама! Ты видела, какое у меня… О бог ты мой. Не удивительно. Не удивительно.

Пилат вытащила ниточку из покрывала на кровати Агари и сунула ее в рот.

— Я согрею воду, — сказала она.

Вернувшись домой, Реба вымыла Агари волосы и осторожно расчесала их щеткой, а потом гребенкой.

- Реба, заплети мне просто две косы. Мне нужно сходить в парикмахерскую. Сегодня же… Да… еще мне из одежды кое-что купить придется. — Стоя у дверцы стенного шкафа, Агарь перебирала одно за другим висящие на плечиках платья. — Господи, что тут творится. Все вверх дном. До чего измялись.

- Вода согрелась. Куда поставить лохань?

- Принеси сюда.

- Ты думаешь, тебе уже можно купаться? — спросила Реба. — Ты же еще не успела выздороветь.

- Помолчи, Реба, — сказала Пилат. — Девочка лучше тебя знает, что ей нужно.

- Но она ведь три дня пролежала в постели.

- Тем более ей следует помыться.

- Я не могу надеть это на себя. Все грязное, измятое, кошмар какой-то, — чуть не плача, возмущалась Агарь.

Реба укоризненно посмотрела на мать:

- Ну что ж, поверим тебе на слово. Я лично не люблю, когда люди после болезни встают, не вылежав, да еще сразу же лезут купаться.

- Помоги мне принести сюда лохань и перестань бурчать.

- Все измято. Ну что я надену?

- Да здесь воды чуть-чуть, еле ноги покроет.

- Вода подымется, когда она туда сядет.

- Где мое желтое платье? То, где пуговицы сверху донизу?

- Да где-то здесь, наверно.

- Найди его и погладь, слышишь? Уверена, что у него кошмарный вид. В этом шкафу у всех вещей вид кошмарный.

Реба отыскала и погладила желтое платье. Пилат помогла Агари вымыться в лохани. И вот, чистая, в наглаженном платье, Агарь встала перед матерью и бабкой и сказала:

— Мне придется купить себе кое-что из одежды. Нужны новые вещи. А это все дрянь.

Пилат и Реба переглянулись.

— А какие тебе нужны вещи? — спросила Пилат.

— Мне нужно абсолютно все, — ответила Агарь, и абсолютно все ей было куплено.

На деньги, вырученные от бриллианта Ребы, были приобретены все атрибуты, которые только могут понадобиться женщине, если допустить, что до этого она ходила голой. Когда Агарь объявила им о своих нуждах, в доме было всего семьдесят пять центов да шесть долларов задолжали клиенты. И двухтысячный бриллиант в два карата перешел в руки закладчика, у которого Реба сперва получила за него тридцать долларов, а затем возвратилась в сопровождении воинственно настроенной Пилат, после чего к этой сумме было добавлено еще сто семьдесят. Агарь сунула в сумочку двести долларов и семьдесят пять центов и отправилась в город, время от времени повторяя шепотом: «Не удивительно».

Она купила эластичный пояс с резинками фирмы «Плэйтекс». Бесцветные миллеровские получулки, трико и две нейлоновые комбинации — белую и розовую, — пару босоножек фирмы «Джойс» и еще пару — «Кон Брио» («Благодарите небо за изящные туфельки фирмы «Джойс»). Унесла в примерочную целую охапку юбок и костюмчик фирмы «Эван-Пайкоун». Агарь расстегнула на желтом платьице все пуговицы сверху донизу, сбросила на пол и стала через голову натягивать юбку. Но юбка не сходилась в талии. Агарь сделала глубочайший вздох, вбирая живот, тянула из всех сил материю, а молния никак не сходилась. Она так разволновалась, так запыхалась, что покрылся испариной лоб. В этот миг она была убеждена, что вся ее жизнь зависит от того, сойдутся ли наконец алюминиевые зубчики молнии. Она сломала ноготь, и от усиленных стараний приблизить краешки разреза друг к другу разболелись подушечки на больших пальцах. Уже не легкая испарина поблескивала на ее лице — она вся взмокла от пота, она задыхалась. Она вот-вот готова была разрыдаться, как вдруг продавщица, слегка отогнув занавеску, заглянула в кабинку и бодро спросила:

— Ну, как у нас дела?

Но, увидев загнанное, злобное лицо Агари, оторопела.

— Ай-ай, что это? — Она взялась за ярлычок, свисавший с талии. — Пятый размер. Что же вы так мучаетесь, вам совсем не надо натягивать на себя эту юбку. Вам нужен… ну, девятый или даже, пожалуй, одиннадцатый размер. Пожалуйста, не примеряйте эту юбку. Я сейчас поищу ваш размер.

Клетчатая юбка упала к ногам Агари, и лишь после этого продавщица удалилась. Агарь без всяких трудностей надела юбку, которую ей принесла продавщица, не стала больше ничего искать, сказала, что берет еще и костюм от Эван-Пайкоуна, тоже явно тесный.

Потом она купила белую блузку и ночную сорочку темно-бежевого цвета с кружевной отделкой в виде морской пены. Осталась только косметика.

В косметическом отделе ее окатило волной сладких, терпких, пряных запахов, и она жадно принялась читать напечатанные на ярлычках обещания. Накал примитивных бабьих страстей — поскорей, немедля увести его в мир взаимной жаркой тяги, где существуют только двое: он и она, — смешался с запахом «Эр дю там» Нины Риччи, «Флэр» Ярдли, «Нектароми» Тюваше и «Упоения» Д'Орсея, «Фракаса» Робера Пикэ и «Калипсо», «Виза», и «Бэнди», «Шантильи» Убигана, «Флер де Рекей» и «Беллоджии» Каро. Агарь втягивала в себя сладкий аромат, витавший над стеклянными прилавками. Улыбаясь, кружила она по отделу, как в трансе, и перед ее глазами скользили сверкающие, словно бриллианты, прилавки, а на них бутылочки, тонкие, как облатка, кружочки прессованной пудры, коробочки, флакончики, тюбики. В мягких белых ручках продавщиц на миг мелькали щенячьими язычками, высунувшись из футляров, ярко-розовые столбики помады. Тончайшая пудра и молочно-белые лосьоны сгрудились перед рекламными щитками, а впереди красовались другие щитки — с прекрасными сияющими лицами. Лицами, выражавшими восторг. Угрюмое торжество соблазнительниц, которые достигли своего. Агари казалось, она может бродить тут всю жизнь среди граненого стекла, ослепительных рекламных красоток, ароматов, атласа. Здесь изобилие. Здесь шик. Здесь любовь.