Имя ветра - Патрик Ротфусс

К счастью, я видел, как он испытывал этим вопросом другого студента. Видите ли, белую серу нельзя восстановить ртутью.

— Ну… — протянул я, притворяясь, что обдумываю вопрос. На секунду гнусная улыбка Хемме стала шире. — Если вы имеете в виду красную серу, то около сорока одной унции, сэр.

Я коротко улыбнулся ему. Широко, во все зубы.

— Назови девять главных логических ошибок, — рявкнул он.

— Упрощение. Обобщение. Замкнутость на себя. Редукция. Аналогия. Ложная причинность. Смысловая игра. Нерелевантность аргументов…

Я замолчал, не в силах вспомнить формальное название последнего. Мы с Беном называли его Нальт, по императору Нальто. Меня ужасно раздражало, что я не могу вспомнить слово, хотя читал его в «Риторике и логике» всего несколько дней назад.

Мое раздражение, очевидно, отразилось на лице. Хемме впился в меня глазами, когда я умолк, и ехидно вопросил:

— Ну же, неужели ты не знаешь всего на свете? — и откинулся в кресле, совершенно удовлетворенный.

— Я бы не пришел сюда, если бы не считал, что мне еще есть чему учиться, — резко ответил я, не успев поймать себя за язык.

Килвин по другую сторону стола басовито хохотнул.

Хемме открыл было рот, но ректор заткнул его взглядом, прежде чем тот успел что-либо сказать.

— Итак, — начал ректор, — я думаю…

— Я тоже хочу задать несколько вопросов, — произнес человек справа от ректора. Он говорил с акцентом, которого я не смог распознать, — возможно, его голос давал особенный призвук. Когда он заговорил, все за столом пошевелились и застыли, как листья, чуть тронутые ветром.

— Магистр имен, — сказал ректор с равными долями почтения и тревоги.

Элодин был младше остальных по меньшей мере на десяток лет. Чисто выбритый, с глубокими глазами, среднего роста, среднего сложения — в нем не было ничего особенного, кроме того, как он сидел за столом, порой пристально за чем-то наблюдая, а в следующую минуту скучая и блуждая взглядом среди высоких балок потолка. Он выглядел почти как ребенок, которого заставили сидеть со взрослыми.

Магистр Элодин посмотрел на меня. Я почувствовал это — именно почувствовал — и подавил дрожь.

— Сохекетх ка сиару крема'тетх ту? — спросил он. «Насколько хорошо ты говоришь на сиару?»

— Риеуза, та крелар деала ту. — «Не очень хорошо».

Он поднял руку, оттопырив указательный палец вверх.

— Сколько пальцев я поднял?

Я замешкался на секунду — хотя, казалось бы, вопрос не заслуживал никакого размышления.

— По крайней мере один, — сказал я, — Но точно не больше шести.

Элодин расплылся в широкой улыбке и вытащил из-под стола вторую руку, на ней были подняты два пальца. Он помахал рукой перед носом других магистров, призывая их посмотреть и вертя головой — радостно, как ребенок. Затем он положил руки перед собой на стол и внезапно стал серьезен.

— Ты знаешь семь слов, которые заставят женщину полюбить тебя?

Я посмотрел на него, стараясь решить, есть ли в вопросе что-то еще.

Поскольку больше ничего не добавилось, я просто ответил:

— Нет.

— Они существуют, — заверил меня магистр имен и сел с довольным видом. — Магистр языков?

— По-моему, ответы покрывают большую часть необходимых знаний, — сказал ректор почти про себя.

У меня создалось впечатление, будто его что-то выбило из колеи, но я не мог понять, что именно, — он был слишком сложен для меня.

— Ты простишь, если я буду спрашивать о вещах ненаучных?

Не имея особенного выбора, я кивнул.

Ректор бросил на меня взгляд, затянувшийся, как мне показалось, на несколько минут.

— Почему Абенти не прислал с тобой рекомендательное письмо?

Я колебался. Не все странствующие актеры так достойны уважения, как наша труппа, поэтому, понятно, не все их уважали. Но я сомневался, что ложь — лучший путь.

— Он оставил мою труппу три года назад. С тех пор я его не видел.

Все магистры посмотрели на меня. Я почти слышал, как они производят мысленный расчет, сколько мне тогда было лет.

— Да пойдемте уже, — негодующе сказал Хемме и дернулся, словно собираясь встать.

Ректор бросил на него мрачный взгляд, заставивший его умолкнуть.

— Почему ты хочешь учиться в Университете?

Я стоял огорошенный. Это был единственный вопрос, к которому я оказался совершенно не готов. Что я мог сказать? «Десять тысяч книг. Ваши архивы. Я с детства мечтал их прочитать»? Правда, но слишком по-детски. «Я хочу отомстить чандрианам»? Слишком театрально. «Стать столь могущественным, чтобы никто больше не мог причинить мне боль»? Слишком угрожающе.

Я поднял глаза на ректора и осознал, что молчу уже довольно долго. Не в состоянии придумать ничего больше, я пожал плечами и сказал:

— Я не знаю, сэр. Полагаю, мне придется узнать и это тоже.

В глазах ректора засветился любопытный огонек, но он задавил его и спросил:

— Есть еще что-нибудь, что ты хочешь сказать?

Он задавал этот вопрос другим соискателям, но ни один из них не воспользовался возможностью. Вопрос выглядел почти риторическим, ритуальным — перед тем, как магистры начнут обсуждать плату за обучение для данного студента.

— Да, спасибо, — сказал я, удивив всех. — Я имею честь просить о большем, чем простой прием, — Я сделал глубокий вдох, заставляя сосредоточить внимание на мне. — Я добирался сюда около трех лет. Возможно, я кажусь слишком юным, но я подхожу этому месту не меньше, если не больше, чем некоторые богатые сынки лордов, которые не отличат соль от цианида даже на вкус.

Пауза.

— Однако на данный момент у меня в кошельке две йоты, и в целом мире нет места, где я мог бы достать больше. У меня нет ничего, что я мог бы продать и еще не продал. Назначите мне сумму большую, чем две йоты, — и я не смогу учиться. Назначите меньшую — и я буду здесь каждый день, а каждую ночь буду делать все, чтобы выжить, пока учусь. Я буду спать на улицах и в конюшнях, мыть посуду за кухонные объедки, клянчить пенни, чтобы купить перья. Я буду делать все, что понадобится.

Последние слова я произнес яростно, почти прорычал.

— Но если примете меня бесплатно и дадите три таланта, чтобы я мог жить и купить все необходимое для хорошей учебы, я стану студентом, какого вам еще не доводилось видеть.

Полдыхания стояла тишина, потом раздался громовой раскат хохота Килвина.

— Ха! — проревел он. — Если бы у одного студента из десяти была хоть половина такого задора, я бы учил хлыстом и стулом, а не мелом и доской, — Он тяжело впечатал ладонь в стол.

Это всколыхнуло всех: магистры заговорили одновременно, каждый в своей манере. Ректор чуть махнул в мою сторону, и я воспользовался шансом упасть на стул, стоящий на краю освещенного круга.