Деревянный ключ - Тони Барлам

— Вы же сказали, что риск для вас — это наркотик, — не удержалась Вера.

— Я умею отказывать себе в удовольствиях, когда этого требует дело, — небрежно парировал Рудольф.

— Сейчас восемнадцать тридцать четыре, — вмешался Шоно. — Вы сможете прийти за ответом в полночь?

— В двадцать три ноль-ноль, после сеанса связи. Я даю вам четыре с половиной часа. Это уйма времени… чтобы привыкнуть к мысли. Как мне возвращаться?

— Мы вам покажем дорогу.

— Ну, слава богу, значит, глаза завязывать не будете. Идемте, господа!

Когда затихли шаги вдалеке, Беэр стряхнул с себя оцепенение и с чувством произнес:

— Нет, ну каков мерзавец, а?

— А казался таким милым молодым человеком! — подхватила Вера. — Он ведь за мной ухаживать пытался, представляете?

— Ну, это-то как раз меня совсем не удивляет. Губа у этого Вани Рудольфини совсем не дура.

Полный жизненный цикл харизматичного вождя подразумевает стадию заклания. Харизматичность — соответствие будущей жертвы подсознательным критериям отбора. Голосуя, аплодируя, увивая гирляндами, мы выбираем не лидера — тельца. Жертва должна быть качественной; жертвенные животные — упитанными, безызъянными. Харизматичный лидер принимает на себя наше худшее (или несбыточно-идеальное). Исполнивший предназначение, он, как правило, уничтожается (вариант: подвергается публичному поношению) и тем спасает нас от коллективного помешательства и неизбежной гибели. Харизма — индикатор способности обладателя расквартировать наших бесов; харизматик — кукла колдуньи, на которую переносится болезнь или порча. Он является симптоматическим лекарством — до следующего рецидива того или иного хронического недуга, который подчас и провоцирует, как прививка провоцирует легкую форму оспы. Но, как известно, некачественная вакцина способна вызвать полномасштабную болезнь.

partr. «О харизме».

— Кто он вообще такой? — спросил Шоно с порога.

— Я знала его как Ивана Николаевича Рудакова, — ответила Вера насморочным голосом. — Внештатный сотрудник спецлаборатории моего шефа, занимался чем-то там психологическим. Он ведь по образованию психиатр. Учился вроде бы в Германии и Швейцарии гипнозу, в частности. Интеллектуал. Ну, про то, что в юности выступал в цирке, он говорил, фокусы показывал за столом, на одной руке стоять мог. Заигрывал, при встрече цветы из ниоткуда доставал, вообще любил эффекты. Самое ужасное — этот негодяй мне нравился.

Мартин, принявшийся заваривать в котелке памятный букет, хмыкнул:

— Еще бы! Циркач-психиатр, да еще стоящий на одной руке!..

— Ну, тогда же некому было объяснить мне, что не это самое важное в человеке. Видишь, в этот раз он мне уже ни чуточки не понравился. А если серьезно, то я на вашем месте его прямо тут и прибила бы! Наглая, беспринципная сволочь! Такой мать родную продаст!

— Такой как раз навряд ли продаст, Верочка, — задумчиво проговорил Шоно. — Люди, декларирующие отсутствие принципов и моральных устоев, как правило, делают это в защитных целях — слишком силен внутренний конфликт их сознания с подсознанием. Чем отчетливее они сознают, что поступают дурно, тем громче сие отрицают, дабы заглушить мучительное скрежетание совести. Обратите внимание на то, что, предложив нам убить его людей, сам герр Рудольф от этого устраняется, хотя знает, что они-то его в случае провала прихлопнут, не задумываясь. Этот ваш поклонник вообще не то, за что себя выдает, насколько я понимаю. Ему сейчас очень страшно, — он ведь прекрасно понимает, что натворил, — вот и ведет себя вызывающе, хорохорится, диктует условия. А всем своим существом взывает о помощи.

— Выходит, мы должны его пожалеть?

— Несомненно, но попозже. Если получится.

— Так мы что, принимаем его условия?

— У нас не то чтобы были альтернативы. Но убивать его людей мы, разумеется, не станем…

— О господи, а это почему? Они же враги!

— Потому что: не убий, — ответил за Шоно Мартин.

— Мотя! Вы — здравомыслящий человек! Вы были на войне! Скажите им!

— Что я могу сказать? Наверное, они правы. Уж на что я аморальный тип, а не могу резать глотки спящим людям.

— Ну так разбудите их перед этим!

— Будить усталых людей — это и вовсе зверство! Нет, пока они не попытались нас убить, я на такое не пойду, и не упрашивайте!

— Ну вас, с вашими шуточками… — Вера задохнулась от возмущения. — Дураки какие-то, ей-богу.

— Вы непоследовательны, моя дорогая! — мягко упрекнул ее Шоно. — Герра Рудольфа вы клеймите за беспринципность, а нас ругаете за противоположное. К тому же вы меня не дослушали. Мы не станем убивать их исподтишка, а сделаем это в честном бою.

— Ой, уже делайте, что хотите! — Вера безнадежно махнула рукой. — Вас ведь все равно не переубедишь. Я-то считаю, что прав как раз этот подлец Рудольф.

— Он прав только в одном, — сказал Мартин, поднося ей отвар в жестяной кружке, — в том, что во всей этой истории виноват только я. Никогда не прощу себе. Каким я тогда был ослом!

— Каким-каким. Молодым, — сказала Вера и вдруг хлопнула себя по лбу так звонко, что все подскочили на местах, а Марти расплескал свое варево. — Осел! Вспомнила!

— Что с вами? — высказал общее беспокойство Шоно. — Что вспомнили?

— Молодой осел, сын подъяремной. Из книги пророка Захарии. Когда Марти рассказывал мне сказки про деревянных человечков, я вспомнила одну интересную историю, но потом все так завертелось, что я забыла. А вот теперь она вернулась, совершенно не к месту. Как испорченный автомат, знаете, когда в него вдруг проваливается застрявшая монетка.

— Из книги Захарии? Ну-ка, ну-ка, поведайте нам, пожалуйста! Только мы, с вашего позволения, займем удобные позиции у окошек, а вы держите под наблюдением дверь… Вот, мы готовы внимать, — сказал Шоно, когда все разошлись по местам.

— Не знаю, зачем, потому что… впрочем, почему бы и нет? Не все же вам меня лекциями развлекать. Когда мы говорили про Пиноккио, у меня выстроилась цепочка ассоциаций: Пиноккио, которого превратили в осла, — Луций из «Золотого осла» Апулея — Апулей, который был известным мистагогом и неопифагорейцем, — культ осла в Древнем Египте. Потом вспомнила, откуда эти ассоциации взялись в моей голове. Году в двадцать втором или третьем — еще гимназисткой — я прилежно бегала на семинарий профессора Петербургского университета Жебелева — готовилась к поступлению. Однажды попала на доклад со странным названием «Asellianna», который делала на удивление зрелая для студентки дама по имени Ольга Фрейденберг.{66} Позже узнала, что она кузина моего любимого поэта Бориса Пастернака. Ну, то есть это она меня с ним и познакомила впоследствии, неважно…

— Фрейденберг, Пастернак, — подал голос Беэр со своего поста. — Они не из Одессы, часом? А то уж больно фамилии знакомые.

— Она, кажется, да. Какая разница? Так вот, доклад настолько меня поразил, что по его окончании я преодолела робость и пошла знакомиться с докладчицей, которая меня тоже очаровала. Речь в сообщении шла о том, почему Иисус в Евангелиях въезжает в Иерусалим на осле.

— Так-так-так, крайне любопытно! — подбодрил Веру Шоно.

— Восстановить детально двухчасовую лекцию по памяти, конечно, не смогу, но в общих чертах там говорилось про глубинные корни ритуального въезда в город на осле. Очень подробно и убедительно доказывалось, что в древних земледельческих культах осел — как и рыжие люди, Марти! — был олицетворением Солнца в его губительной ипостаси. Чтобы заставить Солнце служить, его символ — осла — надобно было связать и подчинить. После чего укротивший его человек, который изображал в мистерии Бога-Спасителя Матери-Земли, торжественно въезжал через городские врата и при всеобщем ликовании следовал к храму, где происходил сам акт спасения, то есть оплодотворения Богини-матери. Считается, что зачастую этот акт осуществлялся прилюдно — и в самом прямом смысле — между усмирителем осла и главной жрицей храма. Никогда не забуду, Марти, как деликатно ты просвещал меня на предмет храмовой проституции!

— Я же не знал…

— Это было так мило! Э… Далее. Фрейденберг полагает, что в некоторых случаях происходила контаминация образов осла и наездника, в результате чего в мистерии иногда участвовали уже только осел и блудница, которую называли «онобатой» — едущей на осле, однако слово обозначало еще и совокупляющуюся с ослом. Все это описано у Апулея, как вы, несомненно, помните. Отголоски же этой традиции можно было видеть в Вероне, где до сих пор поклоняются мощам ослицы, и в христианской Франции, где существует культ святой Анессы, то есть ослицы по-французски, а в Средние века также проводились приуроченные к бегству Марии в Египет богослужения и литургии, при которых осла наряжали в богатые церковные одежды и возили на нем пьяную шлюху, причем даже высшее духовенство ревело по-ослиному и надиралось вместе с паствой вином до положения риз. Таким образом, говорила Фрейденберг, ослица почиталась как символ богородицы, а ее осленок — как символ самого Иисуса. Еще она рассказывала — мне тоже это встречалось в разных источниках, — что многие античные авторы уличали евреев в поклонении золотой ослиной голове, якобы хранившейся у них в Храме. И что впоследствии навет ослопочитания и ослоложества перекинулся и на христиан. В Риме, при раскопках на холме Палатин в прошлом веке, обнаружили два рисунка-карикатуры, изображающие человека, который молится распятому с ослиной головой. И так далее, и тому подобное. Вот приблизительно так. Сама не знаю, зачем рассказала. Наверное, чтобы вы объяснили мне, как все это выглядит в свете вашего тайного знания. Потому что последней записью моего шефа в зашифрованном блокноте было слово «осел».