Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве) - Николай Наседкин

В Женевском дневнике Анна Григорьевна описывает-фиксирует горячую супружескую ссору с мужем, случившуюся буквально из-за пустяка: Фёдор Михайлович во время прогулки обронил замечание, что-де уже тепло, весна в разгаре (18 апреля), дождь, а она по-зимнему одета и к тому же у неё "дурные перчатки". Юной супруге это замечание показалось "неделикатным". Она обиделась, развернулась и убежала домой, в гостиницу. Как водится, она вскоре опомнилась, поняла, что была не права, принялась страшно переживать из-за отсутствия мужа и воображать себе самые страшные последствия этого глупого инцидента. И каковы же эти самые запредельные, в её представлении, самые страшные последствия? Фантазии Анны Григорьевны хватило на два варианта: 1) муж с ней разведётся, выдаст ей отдельный вид на жительство и отправит обратно в Россию (в этом случае она решила в Россию ни за что не возвращаться, "спрятаться где-нибудь в деревушке за границей, чтоб вечно оплакивать мою потерю"); 2) "Мне представилось, что он меня разлюбил, и, уверившись, что я такая дурная и капризная, нашёл, что он слишком несчастлив, и бросился в Шпрее..."

Вернее - и это очень важно, - сначала ей пришёл в голову вариант со Шпрее, а уж потом с отдельным видом на жительство. Откуда же появилась в её юной головке столь странная и убедительная для неё фантазия о непременном самоубийстве мужа от пустячной семейной ссоры? Но вот что ещё характерно когда Фёдор Михайлович вернулся домой, и жена поведала ему о своих страхах, он прокомментировал это так (Анна Григорьевна даёт его слова в кавычках, дословно): "надо иметь очень мало самолюбия, чтобы броситься и утонуть в Шпрее, в этой маленькой, ничтожной речонке..."194 Понятно, что Достоевский в данном случае шутит, но, как говорится, в каждой шутке есть доля правды. А если б Анна Григорьевна в Петербурге предположила, что он бросился в Неву?..

Однако ж, в период заграничной жизни суицидальные ситуации - в воображении ли, в реальности ли - возникали не только в результате пустяковых семейных ссор и даже непустяковых сцен ревности. Одним из таких - самых непереносимо трагических - моментов-событий этого периода стала, конечно, внезапная смерть первенца, дочери Сонечки. Ещё до её появления на свет, в момент родов, возник в умонастроении Достоевского какой-то трагический смертельный мотив. Свидетельствует Анна Григорьевна: "Помимо обычных при акте разрешения страданий, я мучилась и тем, как вид этих страданий действовал на расстроенного недавними припадками Фёдора Михайловича. В лице его выражалось такое мучение, такое отчаяние, по временам я видела, что он рыдает, и я сама стала страшиться, не нахожусь ли я на пороге смерти, и, вспоминая мои тогдашние мысли и чувства, скажу, что жалела не столько себя, сколько бедного моего мужа, для которого смерть моя могла бы оказаться катастрофой. Я сознавала тогда, как много самых пламенных надежд и упований соединял мой дорогой муж на мне и нашем будущем ребёнке. Внезапное крушение этих надежд, при стремительности и безудержности характера Фёдора Михайловича, могло стать для него гибелью (непременно надо подчеркнуть-выделить отдельные слова и выражения: уж это ли не предположение возможности самоубийства? -- Н. Н.)..."

Как видим, его одинаково страшит и смерть жены, и гибель ещё не родившегося ребёнка. И вот, когда дочка Соня, не прожив и трёх месяцев на белом свете, простудилась и умерла, горю отца не было границ: "...я страшно боялась за моего несчастного мужа: отчаяние его было бурное, он рыдал и плакал, как женщина, стоя пред остывавшим телом своей любимицы, и покрывал её бледное личико и ручки горячими поцелуями. Такого бурного отчаяния я никогда более не видала..."

Вскоре супруги Достоевские решили покинуть Женеву, где всё напоминало им о Соне, пришли попрощаться на могилку со своей дочерью, и там, на кладбище, Анна Григорьевна в первый раз в жизни ("он редко роптал") услышала горькую жалобную исповедь мужа о всех своих несчастьях, преследующих его всю жизнь: одиночество в юности после смерти "нежно любимой им матери", травля "товарищей по литературному поприщу" в пору успеха "Бедных людей", каторга, солдатчина, горький брак с Марией Дмитриевной без детей... "И вот теперь, когда это ?великое и единственное человеческое счастье - иметь родное дитя? (перефразированная Анной Григорьевной цитата из более раннего письма Достоевского к Врангелю. - Н. Н.) посетило его и он имел возможность сознать и оценить это счастье, злая судьба не пощадила его и отняла от него столь дорогое ему существо!..195

Надо думать, эта незаживающая рана особенно больно кровоточила в сердце Достоевского все полтора года вплоть до рождения дочери Любы 14 сентября 1869 года. В письме к Майкову (18 /30/ мая 1868 г.) у Достоевского даже вырывается из-под пера глубоко многознаменательное признание, что он готов даже "крестную муку" принять, только б дочь Соня теперь жила. В ответном письме Майков советует товарищу найти утешение в своём литературном труде, ибо сам знает по горькому опыту, "что только труд поможет пережить подобные потери..."196

Достоевский и сам это прекрасно знал-испытывал. Он спасался литературным трудом от мрачных дум-воспоминаний и, уж будем делать смелые предположения, - от мыслей о самоубийстве. Он погружается с головой в работу над продолжением "Идиота". Затем пишет создаёт "Вечного мужа", набрасывает в рабочих тетрадях замыслы новых произведений, приступает к созданию "Бесов"...

"Вечного мужа" Достоевский писал для "Зари", отрабатывая уже полученный вперёд гонорар и совершенно затягивая все и всяческие сроки. Давалась ему эта вещь с превеликим трудом, депрессивное состояние после смерти Сони и усталость после работы над "Идиотом" никак не способствовали творческому вдохновению. И только после рождения Любы дело пошло. Ещё 29 августа 1869 года в письме к С. А. Ивановой писатель признавался, что повесть в "Зарю" даже и не начинал, 14 сентября родилась дочь, а 17 сентября в письме к А. Н. Майкову появляется сообщение, что автор работу над повестью "довёл уже до половины".(291, 62) Правда, Достоевский, скорей всего, преувеличивает насчёт "половины", так как по сути пересказывает-повторяет Майкову резоны, которые он изложил в письме к издателю-редактору "Зари" В. В. Кашпиреву, надеясь получить дополнительный гонорар. Но работа, судя по всему, действительно сдвинулась с мёртвой точки, и повесть (Достоевский из каких-то соображений определил её, в конце концов, как "рассказ") "Вечный муж", объёмом превышающая "Бедных людей", была отослана в редакцию петербургского журнала 5 декабря и опубликована в первых двух номерах "Зари" за 1870 год.

Главная героиня "Вечного мужа" - ревность. Комментаторы и исследователи видят в сюжетной коллизии повести сходство с ситуациями в семействах Яновских, Карепиных, в романе Врангеля с женой начальника Алтайского горного округа Гернгросса... Но не стоит и забывать, какую значимую роль играла ревность в семейной жизни самого Достоевского.

О Павле Павловиче Трусоцком, "вечном муже", можно сказать, что он не ревнив, он - доверчив. Об изменах жены он узнаёт только после её смерти. Основополагающими в его жизни-поведении становятся два устремления-идеи: 1) отомстить любовникам жены и 2) самоубиться. Нас, в данном случае, интересует второй пункт его программы.

Ещё в подготовительных материалах герой этот сразу был наделён суицидальным комплексом: после неудачной попытки зарезать Вельчанинова он должен был, уходя, заявить, что "решил повеситься в номере". Также в подготовительных планах намечался эпизод-диалог, когда Трусоцкий должен был признаться Вельчанинову, что желание отомстить одному из любовников жены, "сановнику", его, Трусоцкого, от "верёвки отвлекла", а теперь, когда сановник этот внезапно умер сам, - уже "не отвлекает". (9, 289, 299)

В окончательном тексте о самоубийственных намерениях Трусоцкого мы узнаём из уст его дочери (вернее, фактически - дочери Вельчанинова) Лизы. Она уверяет Вельчанинова, что отец её повесится и сообщает о не случайности такого опасения: "- Он ночью хотел на петле повеситься (...). Я сама видела! Он давеча хотел на петле повеситься, он мне говорил, говорил! Он и прежде хотел, всегда хотел... я видела ночью..." (-8, 50)

Примечательно, что Вельчанинов поначалу не верит в способность "этого дурака" сунуть голову в петлю, однако ж позже, в болезни, в температурном жару ему начало грезиться, что Трусоцкий запрётся в своём номере и непременно повесится. Вельчанинов опять пытается себя убедить: "Зачем этому дураку вешаться?.."(-8, 128) А в больной голове вдруг выскакивает парадоксальная мысль: "А впрочем, я на его месте, может, и повесился бы..." И когда Лобов начинает сообщать ему новость ("Приятель-то ваш, Павел Павлович, каково?.."), Вельчанинов первым делом вскрикивает: "Повесился?.."

Дело в том, что подтвердила слова Лизы и хозяйка номеров, где остановился Трусоцкий, Марья Сысоевна. Она рассказала Вельчанинову, как некий комиссар (комиссар в то время, по Далю, - заведующий припасами, смотритель, пристав, приказчик) снял у них номер и повесился из-за растраты, а Лиза труп в петле видела, от чего с ней припадок падучей приключился-произошёл. Пьяный же Трусоцкий затем начал её пугать: "Я, говорит, тоже повешусь, от тебя повешусь; вот на этом самом, говорит, шнурке, на сторе повешусь..." Немудрено, что Лиза, в конце концов, и сама из окна хотела выброситься... (-8, 61)