Где нет княжон невинных - Артур Баневич

— Меня она не околдовала, — спокойно заверил Дебрен, хоть и не вполне искренне. — Но давай не будем об этом. Ты что-то говорила о его возрасте. Что на картине он слишком юный.

— Роволетто действительно вполне мог быть великим художником. Я старалась смотреть только на лицо под забралом, но у меня не получилось. — Она вздохнула. — Все выглядит так, словно он заглянул ей в душу. Той девушке. То есть Петунке. Но и не Петунке. Потому что она там настолько другая, что даже поверить нельзя.

— Не хочу тебя торопить. — Он коснулся двери. — Но она знает, что мы здесь не… и угадает, о чем шел разговор. А мы об этом говорить не должны. Я не видел картины, но догадываюсь, почему Петунка так упорно не хотела ее показать.

— Просто чудо, что она с какой-нибудь скалы не бросилась. Или на нож. Да хоть бы и в огонь. Если б ты видел ее взгляд… — Ленда видела и от одного только воспоминания задрожала. — Я впервые обрадовалась, что ношу на заднице эти железяки. Что никогда так не взгляну на меч, как она на меч Леомира.

— Меч Леомира? — повторил Дебрен, нахмурив брови. — Тот, что с гербом? Что-то его ставит в один ряд с уриналом Великого Ганека? — Она кивнула. — Это важно? Что именно этот меч… что Роволетто его изобразил?

— Не знаю, — тихо сказала Ленда. — То есть, конечно, как раз о мече-то я знала, что он будет важен. Прежде чем Петунка сказала, что на картине у насильника приоткрыто лицо. Я подумала, что если бы это был Гвадрик… Меч Леомира служит владыкам шесть поколений. Им, и только им. Так что если этим мечом Петунку к земле… ну, я знала бы, кто под забралом скрывается. И действительно, на картине есть и князь, и его меч. Только не в том проблема.

— А в чем? — Он нежно обнял ее за талию, что было приятно, но прежде всего полезно: Дебрен успел заметить, что она становится спокойнее, когда он прикасается к ней. Правда, частью сознания она ускользала в область грез, но по крайней мере так сильно не дрожала.

— Я сказала ей, что насильник слишком молодо выглядит. Просто «насильник», не называя имени. А она — что это из-за матери.

— Матери? Ее матери?

— Мать как-то раз застала их с Роволетто. Совершенно не на рисовании. А поскольку они по-глупому оправдывались, что, мол, анатомические системы изучают, чтобы картина получилась хорошей, то зловредная баба взялась консультировать работы мэтра.

— Шутишь…

— У меня тоже в голове не укладывается, чтобы мать могла так прореагировать. Но не забывай: совсем-то нормальной она не была с самой свадьбы. Впрочем, здесь все с нормальностью не в ладах. Ну и эти консультации привели к омоложению рыцаря. И к гербу на латах. Петунка его совсем не помнила, а мать — наоборот: с апреля 1407 года. Впрочем, историю с гербом можно объяснять по-разному. Видимо, Роволетто в какой-то степени был телепатом, если нарисовал больше и лучше, чем Петунка запомнила. Поэтому с гербом могло быть то же, что и с лицом насильника: воспоминание как-то просочилось из ее снов в его подсознание. А вот с мечом они задали мне задачу.

— Роволетто и Петунка? — уточнил Дебрен. — Почему?

— Потому что это не тот меч. — Ленда впервые отвела взгляд. — На картине он не такой, как в действительности. Если верить Петунке.

— Не такой?

— Она утверждает, что ее руку не таким обездвижили.

— Я немного запутался… Ты говоришь, что на картине изображен меч Леомира? То есть княжеский? И Гвадрик, то есть князь? А выглядит меч иначе? По словам Петунки? — Он слегка пожал плечами. — Может, Роволетто что-то напутал?

Она нетерпеливо взглянула на него.

— Ты и верно запутался. Меч Роволетто изобразил точно. С выщербинами от болта Плебвига, с облупившимся серебрением на клинке.

— Серебрением? Этот князь Леомир тоже, видать, при демократах жил, если его хватило только на то, чтобы клинок посеребрить…

— Леомир был не князь, а бесяр, то есть ведьмак. Изничтожитель чудовищ. И композицию серебра со сталью применял не для украшения, а с известной целью. Но не о нем сейчас речь, а о том, что у Гвадрика не было его меча, когда он Петунку на ягоднике прихватил. Во всяком случае… многое на это указывает.

Дебрен задумался, наморщив лоб. Не только над предпосылками, на которых основывалась Ленда. Его больше интриговал второй вывод. Висящий в воздухе, невысказанный.

— Не был, потому что Петунка помнит иначе? — спросил он.

— Я ей верю. Она хотела покончить с жизнью. Очень. Это видно по ее лицу, да так, что мурашки по спине бегают. Ты знаешь, я человек простой, поэтому спросила напрямик, уверена ли она, что меч не тот. Сначала она меня вообще не поняла, так ее картина захватила… Потом до нее дошло. Она грустно улыбнулась и, показав на выщербину Плебвига, сказала: «Если б у моего этот был, мы бы с тобой не разговаривали». — Ленда немного помолчала. — Ты в мечах не разбираешься, поэтому объясняю, что у современных, средневековых, оружейники почти никогда не заостряют щитки. В ранневековье использовались более короткие клинки, потому что и латы были полегче, и сталь дорога… Но уже не меньше столетия сразу же за эфесом выковывается продолжение рукояти — тяжелое, толстое и тупое. Это позволяет лучше сбалансировать оружие, делает его устойчивее, ну и рыцарь руки не покалечит, если слишком быстро станет длинное острие без перчатки из ножен вытягивать. Таким мечом, глубоко вбитым в землю, невозможно перерезать жилы на запястье. Поэтому я думаю, Петунка правду говорит. В 1429 году Гвадрик ходил не на чудовищ, а на морвацких кнехтов, которые всегда были хорошо защищены латами. И хотя бы поэтому легкий бесярский меч был для него не самым подходящим оружием. Это — во-первых. А во-вторых, демократы ему бы такой носить не дали. Ибо это символ. Возможно, даже более значимый, чем корона. Владыке, задумавшему заполучить трон, знаменитый меч предков пригодится гораздо больше, нежели полный набор монарших регалий. Я не уверена, но, пожалуй, только во времена Осени Королей, когда на волю вырвалась феодалия и по замкам принялись разоружать демократические гарнизоны, меч Леомира вместе с остальными ценностями попал в руки Гвадрика. Только это было десятью годами позже.

— И что отсюда следует? — Сам он предпочитал не делать выводов. А тот, что нагло пробивался вперед, был слишком печальным.

— Не знаю, — сказала Ленда, глядя ему в глаза. Она просто вынуждена была глядеть. Потому что расходилась с правдой и не хотела, чтобы он принял это за обычную ложь.

Чума и мор… Однако же. Оба они думали об одном и том же. Он с трудом сглотнул.

— А… Збрхл? Какое имеет к этому отно… — Он осекся, потому что, задавая вопрос, сам нашел ответ. Осколков было достаточно. В какой-то момент их количество перевалило через критическую точку, и теперь вдруг все стало складываться в осмысленную, хоть и некрасивую картину, однако отказать ей в логичности было нельзя. — Боже…