Утопия - Марина Дяченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мам, ты не ругайся. Я тут помогал нашему географу флюгер устанавливать… немножко коленку разбил.
– Какой флюгер?!
– На крыше. Опыт такой. Наблюдения за розой ветров… Нужен флюгер. На крыше. Он сам так испугался, пообещал мне на всю жизнь одну большую пятерку…
– Одной пятерки тебе на всю жизнь не хватит, – сказала Лидка сквозь зубы. – С какой высоты ты упал?
– Да ничего, – Андрей замялся. – Там пожарная лестница… Ну, где-то метра… три.
– Значит, все пять… На асфальт?
– Мам, ну ничего не случилось! Коленку только разбил, мне уже перебинтовали… Мам, звонил дядя Беликов. У него новая книжка вышла.
– Поздравляю, – сказала Лидка скептически.
– И еще бабушка звонила. У них все в порядке, она просила, чтобы ты…
– Ясно. Я иду домой. Уже иду, слышишь?
– Ага… Жду.
– Ну, привет…
Она дернула за рычаг, бросила новую монету и набрала номер старой родительской квартиры.
– Лида? Нет, все хорошо… Тебе письмо пришло. Из-за границы. Толстое такое… от Артема Максимова. Твоего ученика. Помнишь?
Фотография была цветная, добротная, стандартная. Здоровенный мужчина, в котором Лидка с трудом узнала Артемку. Рядом, в обнимку, два мальчика, старший отдаленно напоминает того школьника, которому Лидка когда-то ставила тройки. Младший – кудрявый блондин с большими, ничего не выражающими светлыми глазами.
Письмо было тоже стандартное, в меру сердечное, в меру опасливое. Максимов выражал, во-первых, сожаление, что так давно не видел «свою любимую учительницу», а во-вторых, уверенность, что у нее все благополучно, жизнь сложилась «к лучшему», потому что «даже здесь» в газетах нет-нет да и появляются заметки о научном прогрессе, о смелых гипотезах, и Лидкина фамилия встречается едва ли не чаще всех прочих…
А у него, Артема, все хорошо, подрастают два сына; жизнь не то чтобы очень легкая, но вполне терпимо, он работает бригадиром строителей-ремонтников и очень ценится окружающими. Жаль, конечно, что судьба развела их с Лидкой… и все сначала, по кругу, как будто максимовскую мысль кто-то посадил на короткий поводок и теперь она ходит, подобно пасущейся козе, вокруг вбитого в землю колышка.
Лидка читала, и сквозь повторяющиеся слова все более явно проглядывало настоящее, не формальное сожаление. Бригадир ремонтников тосковал по упущенным возможностям, наверное, ему казалось, что Лидка воспарила в светлые небеса науки, в то время как он остался у подножия, у трамплина, жалкий и перепачканный штукатуркой. А возможно, он просто не был счастлив с женой… есть ли у него жена? Почему о ней не пишет? Разведен? Или не хочет лишний раз травмировать Лидкины чувства? Или стесняется?
Фотографию Лидка рассматривала в машине – обычно она не злоупотребляла услугами такси, но сегодня был особый случай. Из опущенного окна тянуло теплой уличной гарью; Лидка спрятала письмо в карман пиджака, но там оно топорщилось и мешало, тогда Лидка переложила его в сумку. И подумала, что, когда возвратится домой и полезет, скажем, за ключом, письмо может вывалиться или просто показать свой желтый край с лиловыми печатями, и тогда любопытный Андрей обязательно спросит: «О! Из-за границы? Это от кого?»
Она засунула письмо на самое дно сумки, но и там ему было неудобно. Письмо мешало, как горчичник, выбросить его было вроде бы жалко, сжечь – глупо, показать Андрею – пошло…
Такси притормозило перед входом в зеленый тихий двор; лучший район города – благодать и жужжание пчел, притом что до шумного центра можно пешком дойти за десять минут. Старшие мальчишки играли в футбол, а Лидкин сын сидел на скамейке, болея одновременно за обе команды. На левом колене спортивные брюки сильно оттопыривались, видимо, на «перевязку» ушла не одна упаковка бинта.
Лидка остановилась в нескольких шагах; сын не видел ее. Объяснял пятнадцатилетним потным футболистам, что мяч можно отдавать не только носком, но и «пяточкой». Что «пяточкой» играть даже предпочтительнее…
Со своего места Лидка видела, его затылок, ухо и часть щеки.
Она хотела позвать его, но удержалась. Разговор с министром, письмо от Максимова, разбитая коленка; сегодня душно, может быть, будет гроза. Время подкрасить виски, успокоить рвущуюся наружу седину. Успокоить рвущуюся наружу истерику, инстинктивный слепой порыв схватить сына и заключить его в кокон, в банку, в непроницаемую сферу да хоть обратно в утробу, туда, где ему не будут грозить ежедневные опасности. Туда, где не достанет его неотвратимый апокалипсис…
Глупые суеверия. О том, что ребенок, зачатый искусственно, не переживет кризиса. Лидка давным-давно изучила статистические подборки, полностью опровергающие эту чушь. Дети, зачатые от донора, выживают точно так же, как те, у которых есть настоящий отец. И гибнут точно так же…
Но именно из суеверия Лидка никому не рассказывала, как появился на свет Андрей. Никому, даже маме. Предполагалось, что она встретила «хорошего человека» в Апрельском парке. Все-таки в глубине души самый цивилизованный человек остается пещерным жителем, как иначе объяснить, что случайные связи в начале цикла считаются вполне приличными, а безобидная медицинская процедура чуть ли не табу…
Сколько сил ей стоит убить в себе хлопотливую курицу. Сколько сил уже потрачено, а апокалипсис все ближе, и как ни кудахтай, как ни приседай вокруг птенца, как ни мечись – ничего не изменить, этот котел в преддверии ворот, эти безмозглые толпы… Ведь как было с Яной? До самого последнего мгновения Лидка помнила ее рядом. Отец тащил ее на себе… А потом – мгновение, накатила новая волна, сбила с ног обоих, но отец сумел подняться, а Яна нет, ее отнесло от отца на десятки метров…
Андрей почувствовал ее взгляд. Обернулся, просиял. Веселый рот разъехался от уха до уха, на щеках обнаружились ямочки.
– Мама!
Она подошла и, ни слова не говоря, спрятала лицо в его растрепанных жестких волосах.
Ночью пришлось вызывать «скорую». Андрей перепугался насмерть – носился с аптечкой, с чашками воды, с каплями, с телефоном. Лидка еще никогда не видела его таким бледным. И надеялась больше не увидеть.
Бригада прибыла минут через сорок после вызова. Молодой медбрат узнал Лидку; тут же, в домашних условиях, сняли кардиограмму, ничего ужасного на ней не увидели, но порекомендовали обследоваться, понаблюдаться, лечь в больницу, тем более что академическая больница сейчас оборудована всем необходимым, это курорт, а не больница, вам надо беречь себя, Лидия Анатольевна…
Они уехали. Андрей сидел на кухне, тихонько звякая ложкой о стакан.
Проклятый Максимов со своими задавленными претензиями, со своей неудовлетворенностью. Проклятый министр. Проклятый апокалипсис. Нет, Лидка не выдержит. Сорвется. Помрет от инфаркта, не дожидаясь апокалипсиса, бросит мальчишку на произвол судьбы. Одного в человеческом водовороте…
Вспоминая Максимова, она видела, разумеется, не того мужика с фотографии. А коренастого темноволосого подростка, школьника, потом студента, тонкого и умненького, подающего надежды.
Она знала, неосознанно, но знала, что Максимова ей суждено потерять.
Теперь то же самое повторяется с Андреем. Физическое, почти осязаемое чувство надвигающейся потери. Апокалипсис сожрет его, все, что она может, – быть рядом…
– Андрей!!
Прискакал из кухни. Глаза едва ли не на лбу:
– Что?!
Лидка долго смотрела в его бледное, осунувшееся, совсем детское лицо.
– Знаешь что… Ложись-ка спать.
Присвоение институту имени Зарудного прошло при минимуме шумихи. То есть, конечно, положенные гости собрались, и заседание академии прошло скорее в торжественной, нежели в рабочей обстановке, и неформальный «вечерний чай» обернулся на самом деле сытным и пьяным банкетом, но отмечали в узком кругу. Из корреспондентов, только свои же люди из «Академического вестника». Никакого телевидения. Скромная мемориальная доска, чем-то похожая на ту, что висела когда-то на фасаде зарудновского дома. А поскольку скульптор пользовался не официальной фотографией, а теми материалами, что предоставила Лидка, бронзовый Андрей Игоревич оказался очень похожим на живого.
Если Лидка правильно помнит, каким он был.
Молодой, совсем мальчишка. Ему и сорока не было, когда его убили. Почти тридцать восемь лет назад…
Тридцать восемь?!
На Лидку поглядывали – кто с уважением, кто с откровенным недоумением. До самого заседания не смолкали увещевания: «Ну зачем вам это нужно?! Основоположник направления – вы, а вовсе не Зарудный, вы добровольно делитесь с ним частью славы, это вовсе не его заслуги, а ваши…», «Лидия Анатольевна, имя-то одиозное! Пойдет ли на пользу институту…», «Лидия Анатольевна, вас могут неправильно понять…», «Как бы не пришлось потом жалеть…»
Окончательное решение стоило ей бессонных ночей. Но вот все-таки свершилось.