На корабле утро - Александр Зорич

Единственное, что удержит ягну от запуска Х-движков, – это страх за собственную шкуру.

Если их астрофаг не сможет покинуть шахту, застрянет в ней, есть надежда, что цена жизней его экипажа окажется для ягну дороже, чем выгоды от утилизации энергии сверхновой, которую сулит подрыв Макранов.

– Прекратить движение! – скомандовал я. – Рота, занять места в десантных отделениях «Тарпанов»! Бегом, марш! Кирбитьев, ко мне!

Согнав всех циклопов под прикрытие брони, я залез по пояс в башенный люк, а Кирбитьеву приказал занять аналогичную позицию в десантном люке.

– Мехводам «Тарпанов» – повернуть строго на Кряж Голодных Дэвов, ориентир – отметка 400. На предельной скорости вперед!

Я впился взглядом в астрофаг.

Он двигался все быстрее.

Вот показалась носовая часть центральной гондолы с эмиттерами позитронного лазера…

Вот он вышел до середины…

Кирбитьев обернулся и бросил на меня вопросительный взгляд. Хотя, конечно, глаз его я не видел. Я отрицательно покачал головой.

Теперь три четверти…

– Кирбитьев, давай высокое!

– Есть высокое!

Вот хвостовая часть центральной гондолы…

Теперь из шахты выходили кормовые «хвосты» четырех боковых гондол.

Время!

– Кирбитьев, подрыв!

Его «есть подрыв!» прозвучало звонко и боевито.

Учитывая высокую плотность атмосферы Алборза, ударная волна распространяется в ней быстрее, чем на Земле. А передача ударной волны через породу происходит, естественно, еще быстрее.

– Кирбитьев, вниз! Задраить люки!

У нас с Кирбитьевым было три секунды до первого, сейсмического удара.

Я провалился вниз, в спасительное нутро «Тарпана», захлопнул люк и со всей дури шарахнул кулаком по кнопке автоматической задрайки.

Громкий хлопок – люк герметизировался.

На том третья секунда и закончилась.

И начались приключения черепашек в стиральной машине.

«Тарпан» получил мощный пинок под зад, утратил сцепление с грунтом, нас развернуло.

На скорости семьдесят километров в час мы, ясен перец, опрокинулись, покатились, пересчитали модулем «Вербена» все валуны на дистанции метров в двести и наконец улеглись на правый бок, уткнувшись в дюну у подножия кряжа.

– Кажется, приплыли… – радостно закряхтел Свиньин.

– Рано радуешься, – сказал мехвод Вова. – Сейчас воздушкой накроет.

И точно. Накрыло.

По броне увесисто забарабанили камни. С наждачным шуршанием пронесся песок. «Тарпан» заметно приподняло. Машина задрожала в раскаленном воздухе, будто бы примеряясь к новому полету. Но вдруг лететь раздумала, упала вновь и как будто даже обмякла…

Потом последовали секунды, которые я называю «возвращением к себе».

В мозгу что-то такое струилось, строилось, перестраивалось, просветлялось… Так бывает после Х-матрицы. После долгого тяжелого сна.

– Говорила мне жена, увольняйся на хер, хватит… А я возражал! Ругался! Дура, мол… А чего дура-то?

Кто это произнес, я не запомнил. Но мысль вынужден был признать ценной. Да.

Приказывать по-уставному не хотелось, да и не моглось. «Возвратившийся к себе» Степашин не был полностью тождественен предыдущему. Например, он частично утратил некоторые навыки, а вместе с ними – и командирскую сталь в голосе.

– А теперь, мужички, – с пьяной задушевностью изрек я, – хорошо бы отсюда вылезти. У кого какой люк откроется, свистите.

– Кормовые двери заклинило, – рапортовал Черныш.

Люк на крыше десантного отделения вообще лопнул пополам. Но обе половинки перекосило так, что Кирбитьеву на пару со Свиньиным не удалось их выдавить даже на пределе мощности их «Богатырей».

С моим люком тоже были нелады: автоматика не отзывалась, ручная задрайка осталась у меня в руках при первом же усилии.

А вот у везучего мехвода Вовы люк не заклинило. Его просто вбило внутрь машины.

Поэтому Вова был первым, кто выбрался из «Тарпана». Он помог снаружи Кирбитьеву и Свиньину. И втроем они кое-как доломали верхний десантный люк.

Один за другим циклопы выбирались из мертвой машины.

При этом каждый, оказавшись под открытым небом, почему-то считал своим долгом сказать что-нибудь вроде «Ой, батюшки-светы!» или «Ёкэлэмэнэ!» Но я твердо решил, что, пока сам не выберусь, любопытствовать, чего они там видят, не стану.

– Ёпэрэсэтэ! – громко произнес я, когда оказался снаружи.

Астрофаг… выбрался!

Правда, не весь.

Пласт породы, вброшенный взрывом в шахту, перерубил две задние оконечности его боковых гондол и искалечил две другие.

Ему, так сказать, прищемило хвост.

Астрофаг завис над шахтой, закутанный саваном оранжевой пыли.

Мы видели только нижнюю часть исполина, верхняя скрывалась в творожистой вате облаков.

Кораблю недобрых пришельцев явно нездоровилось. На подъем ему не хватало силенок – похоже, его мощнейшие пропульсивные антигравы не выдавали и двух десятых мощности. Из распоротых гондол хлестала пузырящаяся жидкость, быстро застывающая при соприкосновении с грунтом.

Я испытал прилив гордости – ведь всё это сделали мы, вот этими самыми руками!

Вдруг от астрофага – дорогой нашей «Берты» – с громким треском отломился длиннейший ножевидный кусок обшивки и, кренясь на бок, рухнул вниз.

Это падение стало предвестником окончательной катастрофы.

Из открывшегося разлома вырвалось призрачное голубое пламя, «Берта» вздрогнула и грузно осела.

Удар о ягнувитовый вал, смещенный катаклизмом, поднял новые ширмы пыли. «Берта» полностью скрылась за ними. Единственным, что мы теперь видели, были яркие грозовые зарницы.

Циклопы оживленно гадали, взорвется «Берта» или нет. Кто-то, кажется, даже спорил на деньги.

Мне хотелось быть на стороне тех, кто ставил на «не взорвется».

Но хорошо информированный оптимист во мне не имел права полагаться на это.

Оставаться на открытой местности в преддверии взрыва мегатонной мощности было, мягко говоря, неразумно.

Я приказал забыть о «Тарпанах» и пешком преодолеть Кряж Голодных Дэвов.

Если рванет – только его перевалы смогут дать нам надежду на спасение.

– Проверить работу реактивных ранцев! – приказал я.

Циклопы нехотя оторвались от зрелища и принялись выполнять.

Результаты не замедлили. И они меня не обрадовали.

Начать с того, что не работал мой собственный ранец.

«Бескрылыми» оказались еще семеро во главе со Щедролосевым.

– Мораль сей басни такова: все, у кого ранцы исправны, – сказал я, – поступают под начало старлея Арбузова и перелетают на обратные скаты высоты «отметка 400». Оставшиеся под моим командованием идут на перевал пешком. Выполнять!

– У меня идея, командир. По-моему, отличная! – Свиньин сиял.

– Ну.

– А давайте те, у кого ранцы работают, похватают под руки тех, у кого не работают, – и понесут. Так мы быстрее управимся…

– Плохая идея, – вздохнул я.

– Плохая?

– Ветер, Свиньин. Ветер. Тут свищет так, что на флуггере страшно. Разведем возню, в итоге если «Берта» рванет, даже у тех, у кого ранцы работают, шансов спастись не будет.

– Понял. Жалко. – Свиньин приуныл. Видимо, перспектива упражняться в скалолазании, пусть даже с помощью электромышц, его не грела.

Везунчики включили ранцы и, помахав нам на прощание, взмыли в небо. Впрочем, «взмыли» это громко сказано. Хаотические токи воздуха быстро заставили их превратить полноценный полет стиля «жирный шмель» в череду прыжков по технике «беременная саранча».

Ну а мы перлись вверх на своих двоих, а чаще на четырех.

Пот заливал лицо, невзирая на систему охлаждения.

Суставы, нагрузка на которые в тот день превысила все допустимые охраной труда нормы десятикратно, адски ныли.

Назад я старался не смотреть, хотя вообще-то высоты не боюсь. После пережитого я был не слишком уверен в своей вестибулярке.

После особенно крутых подъемов перед глазами летали искристые мушки, а в ушах стучала кровь, как во время орбитальных перегрузок.

При всей несуразности своих прыжков, арбузовцы добрались до отметки 400, когда мы преодолели лишь половину склона.

Арбузов доложил о том, что мое приказание выполнено.

Я пробурчал что-то вроде «молодцы».

После этого содержательного разговора, я сосредоточенно карабкался еще минут десять.

Свиньин и другие циклопы немного меня опережали, да оно и понятно – молодость.

До перевала осталось на глазок метров тридцать, когда, как будто всего остального было мало, «Богатырь» тревожно запищал и сообщил, что энергии осталось пять процентов от нормы…

Я готов был орать благим матом.

Но вместо меня благим матом заорал Арбузов:

– Лева, обернись!

Лева – это я.

Я обернулся.

Двадцать паладинов.

Они шли на малой высоте почти вровень с нами.

Шли неспешно, развернувшись широким строем фронта.

До них было хорошо если два километра.

Это расстояние они при желании могли бы преодолеть за считанные секунды.