Когда ты перестанешь ждать (СИ) - Ахметшин Дмитрий

   Старика душила злость, казалось, ещё немного - и он выдохнет огонь. Ну как в таком настроении возвращаться домой? Нет уж! Он пойдёт теперь гулять, будет шататься по улицам до тех пор, пока не упадёт, истощённый, в каком-нибудь переулке всем на потеху.

   Злость не оставила и спустя четыре часа, когда ноги в тесных туфлях взмолились о пощаде. Виктор Иванович подумал, как смеялся бы Мишка, имей он возможность забраться в голову и прочитать его мысли, но это только подкинуло дров в печку его ярости. Этот сопляк! Все они неблагодарные сопляки. Он... Он...

   Виктор Иванович так и не смог придумать, за что его стоило бы уважать. Он прожил жизнь, бесцельно цепляясь за завтрашний день, втайне уверенный: вот тогда-то и случится нечто, что поставит меня на голову выше всех остальных... что-то, что заставит уважать самого себя.

   Губы старика шевелились, глаза вращались в орбитах. Он не отдавал себе отчёта, куда направляется. Переходя Новокузнецкую, он едва не запнулся о трамвайную шпалу. Бродячие собаки, тряся хвостами, присоединялись к его шествию. Помидоры, которыми низенький таджик торговал на перекрёстке, лопались в голове как маленькие белые ягоды, которые в далёком, ярком (пусть даже послевоенном и голодном) детстве Виктор Ива... Витька с товарищами по играм бросал на землю и с весёлым смехом топтал. Надо же, сколько лет прошло, а он так и не удосужился узнать, как называются эти ягоды. В пору Витькиной юности их называли просто беляшами, беляшиками, несмотря на то, что есть их было нельзя.

   Теперь дети занимаются другим. Старик замер на несколько секунд, чтобы бросить взгляд на изукрашенную граффити стену. Эк ведь разрисовали! Даже таблички с номером дома не разглядеть.

   Солнечный свет вдруг стал особенно болезненным. Старик сделал шаг влево, так, чтобы четырнадцатиэтажка, отстроенная недавно на перекрёстке со Старым Толмачевским переулком (на самом деле, довольно давно, но даже по прошествии времени многие вещи и события казались старику раздражающе свежими) загораживала солнце. Легче не стало. Кто-то надавил на клаксон: Виктор Иванович стоял на проезжей части. Он не обращал никакого внимания на то, что происходит вокруг: глаза не отрывались от высотки, будто там, за блестящими голубыми стёклами, показывали смешные и грустные моменты из уходящей его жизни. А потом высотка вдруг качнулась и, словно палка в руках хулигана, врезалась прямиком в темечко старика. Он кулем рухнул на асфальт.

   Собралась толпа. Хлопали дверцы машин. "Сердечный приступ!" - вопил кто-то. Потом кто-то сказал: "Ну разойдитесь же, дайте ему воздуху!"

   Странно, но Виктор Иванович всё слышал, пусть и не чувствовал своего тела. Мир перед глазами двинулся: кто-то попытался его поднять, но кто-то другой сказал: "Не трогай! Можешь сделать ещё хуже". А потом внезапно, как удар током, всё вернулось. Виктор Иванович замахал руками, будто стараясь разогнать невидимый пар из чужих ртов. Поднялся, со всех сторон к нему тянулись руки, готовые поддержать.

   - Да всё со мной в порядке, - сказал он, отряхивая брюки спереди и не замечая, что сзади они почернели от пыли. - Вы что, братцы?

   - Скорая уже едет, - сказал ему кто-то.

   Виктор Иванович поискал глазами среди взволнованных лиц говорившего и, не найдя, сказал всем:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

   - Себе скорую вызовете! Посмотрите на себя: толпитесь тут, таращитесь на деда вместо того, чтобы устраивать свою жизнь. Жизнь-то - она какая! Пролетит, и не заметите. Идите. Ну, идите же! Делайте что-нибудь!

   - Хотели же как лучше, - обижено сказал кто-то. - Что ты, дед? Головой стукнулся?

   Но Виктор Иванович уже пошёл прочь, бормоча себе под нос: "Слава Богу, у меня её ещё порядочно осталось". Народ потоптался-потоптался да начал расходиться. А старик, минуя раскрашенную стену во второй раз (там была изображена женщина), надолго остановился, потирая лоб - придя позже домой, он увидит, что там, под кромкой пепельных волос, темнеет пятно, будто какой-то пьяный ангел, перепутав его с младенцем, приложил туда раскалённый свой палец.

   Какая-то мамаша, конвоируя двоих малолетних чад, обогнула старика по широкой дуге. Девочка звонко сказала: "Мама, дедушка весь грязный", но Виктор Иванович, вообще-то любивший детей, даже не пошевелился.

   Он решил, что рисовать граффити не так уж и плохо. В конце концов - что дурного в том, чтобы принести немного цвета в жизни обывателей? Эта мысль нахлынула на него и погребла под собой, словно гигантская океанская волна.

   Виктор Иванович никогда не пробовал рисовать. В детстве он был слишком занят происходящим на улицах, чтобы марать карандашом бумагу. С бумагой, кстати, был дефицит, как и с пишущими принадлежностями. Коробку цветных карандашей он бы с огромным энтузиазмом выменял на буханку хлеба. Только один раз изобразительное искусство пребывало от него так близко, что можно было втянуть ноздрями запах масляных красок, - когда уличной компанией в пору буйной молодости таскали за ухо возвращавшегося из мастерской художника, надеясь стрясти с него немного денег. Получили, правда, только мятую с одного боку грушу, которую потом разделили на четверых.

   Вспомнив всё это, старик сказал себе: "Ну и что? Руки растут из правильного места, в голове, говорят, у всех всё одинаково - так назовите мне хоть одну причину, по которой я не могу стать уличным художником?".

   Закончив внутренний монолог, Виктор Иванович огляделся по сторонам в поисках кого-то, кто мог бы ему возразить. Полицейский с подозрением смотрел на него из окна патрульной "Нивы", но в конце концов махнул рукой и уехал. Мало ли бездомных и чокнутых в столице?

   "Да ты просто старый", - сказал бы Мишаня и засмеялся, вытянув губы, как обезьян.

   - Да, я старый, - ядовито сказал старик. Он не замечал, что говорит вслух. - Но я же не пропавший без вести, верно? Не мёртвый и не торговец с лотка банными принадлежностями, бородатый, толстый и улыбчивый. Этот и без того доволен жизнью - ну куда ему рисовать? Я могу держать в руках кисти. Или чем они это делают?.. Не из воздуха же, в конце концов, появляются эти картины?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

   Женщина на стене вдруг пошевелилась и как будто бы даже вздохнула. Вообще-то она спала. Стена, служившая ей простынёй, зияла в нескольких местах глубокими складками. Кожа отливала фиолетовым, текстура кирпича напоминала следы от угревой болезни на щеках подростка. Чёрные пряди падали на лицо, как клубы дыма. Губы подкрашены ярко-синим, а прямо под ухом, скрытым волосами, было забранное решёткой окно полуподвального помещения - выглядело оно как украшение, серьга в ухе незнакомки. Кто она? Почему спит на улице? Старик смотрел на неё, сжав губы, будто надеялся взглядом разбить банку с секретами. Черты лица казались странно знакомыми.