Невеста зверя (сборник) - Коллектив авторов

– Наверное, ты думаешь, что это я во всем виновата, – сказала она.

– С чего ты взяла?

– Ну, ты сидишь и молчишь.

– Нет, – ответил я. – Это было взаимно.

– Ага, для разнообразия.

Она, шлепая босыми ногами, убежала в ванную. Я услышал, как она спустила воду в туалете, и затем вышла в халате с узором из французских слов: «Oh La La», «Vive la Difference» и тому подобное.

– Не вини себя в этом, ладно? – Доун снова села рядом со мной.

– Я и не виню.

– Нет, винишь. Беспокоишься, что скажет Дойль. Не волнуйся, я ему ничего не скажу. Между нами все кончено… Ну, или почти все.

Я покосился на нее и стал надевать носки. Вид у нее был не веселый и не грустный, скорее стоический.

– Это, вообще-то, я виновата, – снова заговорила она. – Мне нужно было, чтобы кто-то был рядом. Дойль меня к себе не подпускает, и я подумала, может, ты… хотя бы один раз. – Она покосилась на меня, ожидая ответа, затем толкнула локтем в бок: – Ну, развеселись же!

– Со мной все в порядке. Просто вспомнил про маму. Про то, как я ее презирал, когда в средних классах узнал, что она погуливает от папы.

Медленно-медленно прошло несколько секунд, и Доун сказала:

– Мы, девочки, в средних классах не намного умнее вас, но вот так судить людей уж точно не станем.

Она предложила сготовить мне обед, и я согласился, потому что никуда не торопился. Мы сидели у нее на кухне и молча ели. Небо за окном было непроницаемо серое. На сухом мирте в углу двора сидело четыре-пять граклов, некоторые то взлетали, то снова опускались на ветки. Ни прохожих, ни машин – как будто конец света уже наступил и уцелели одни птицы. Я проглотил два сандвича с беконом, салатом и помидором, и Доун принялась готовить мне еще один. Поджаривая полоски бекона, она напевала, как молодая жена, готовящая обед для мужа. И вдруг мне отчаянно захотелось войти в ее жизнь, чтобы мы осуществили фантазию, которую так и не удалось реализовать моим родителям.

Доун положила сандвич на стол, протянула мне чистую салфетку и села напротив, глядя, как я ем, запивая сандвич колой. Она ласково улыбалась каждый раз, когда я поднимал глаза. Я спросил, о чем она думает, а она ответила:

– Да так, о всяких разностях.

– И о чем же это?

В глубине души я надеялся, что она выразит словами то, что витает в воздухе, и у нас начнется бредовый роман, который конечно же будет ужасной ошибкой. В ту минуту мне нравилась мысль о том, чтобы эту ошибку совершить. Закрутить с Доун было бы самым простым решением. Нет, не бегством из Эдинбурга, да и вообще не выходом. Но с Доун и парой орущих детей в домике, построенном на родительском участке, мои планы хотя бы четко определятся. Доун, однако же, была для этого слишком умна.

Она сверкнула броской улыбкой официантки, той самой улыбкой, которую подавала у Фредрикса к жареному цыпленку с оладьями, и ответила:

– А что, девушке уже нельзя оставить свои мысли при себе?

Воскресные вечера в Эдинбурге еще мертвее, чем воскресные утра. На парковке у магазина «Пигли-Вигли» стоял один автомобиль, похоже оставленный на ночь, и витрины тускло отражались в счетчиках и пустых тротуарах. Детворе удалось закинуть несколько пар кроссовок на кабель светофора на углу улиц Эш и Мейн – дул резкий ветер, и кроссовки болтались, выделывая па, словно в мрачном танце висельника. Мне это напомнило фильм о зомби: все выглядит нормально, но недоеденные горожане валяются на полу продуктового магазина и аптеки Уолгринз.

Какой-нибудь силач в три броска докинул бы бейсбольный мяч от одного конца города до другого, но мне понадобилось немало времени, чтобы доехать от моего дома на востоке до дома Дойля, который находился к западу от города, в миле от знака его границы.

Я стоял на светофоре рядом с бензозаправкой. Ветер хлопал сине-желтыми флажками между насосами, гонял по бетону бумажки и пыль. Я снова пытался разрешить проблему, которая мучила меня большую часть ночи. Рано или поздно, понимал я, Доун или кто-нибудь из ее подруг все расскажет Дойлю. Если я не успею раньше, то потеряю его дружбу. Но если я расскажу ему сам, то предам Доун. Вся эта история тошнотворно отдавала школьной мелодрамой. Зажегся зеленый свет. Я дал газу, но не включил передачу – мотор снизил обороты, я откинул голову на спинку сиденья и закрыл глаза. Хрен с ним, с Дойлем, подумал я. Ничего я ему не скажу. Поедем в «Снейдс», посидим на переднем крыльце с пивом и поговорим о футболе.

Сзади подъехал молочный фургон, я опустил стекло и махнул водителю, чтобы он проезжал вперед, но фургон не тронулся с места. Я оглянулся. Ветровое стекло было покрыто полосками птичьего помета. Водителя я не смог рассмотреть, хотя уловил движение в кабине. Я махнул снова – фургон ни с места. Меня это начало раздражать. Я вылез из машины и замахал обеими руками, как служащий аэропорта, который подводит самолет к терминалу. Ничего. Я хотел уже забарабанить в дверь фургона, но что-то в нем меня испугало. За полосками и потеками птичьего помета окна были словно замазаны черной краской, и снова мне почудилось внутри лихорадочное движение. У меня в памяти всплыли фильмы ужасов про призраков, поселившихся в автомобилях. Я вернулся в свою машину и рванул прочь, оставив фургон у светофора.

Дойль в своей куртке со спортивными эмблемами стоял на холмике в поле рядом с участком его отца, по пояс в бурых сорняках и травах. Штук шесть граклов кружило у него над головой. Я остановился на обочине, вышел из машины и позвал его, но он смотрел в другую сторону, и ветер унес мои слова. Я уже хотел перейти автостраду, когда на холме показался молочный фургон, который несся почти бесшумно, но на огромной скорости. Я прижался к машине, сердце куда-то рванулось у меня в груди – фургон пролетел мимо, к Таунтону, и исчез за следующим холмом. Потрясенный, я подошел к краю поля и снова позвал Дойля. Один за другим, граклы спустились со свинцового неба и скрылись в высокой траве, но Дойль все не двигался, словно по-прежнему не слышал меня. Я нашел дыру в изгороди из ржавой сетки, прошел по полю метров десять, но вдруг остановился: от присутствия птиц мне было не по себе.

– Дойль! – крикнул я.

Он повернулся, с неподвижным, бледным лицом, и секунду-другую смотрел на меня, как будто не узнавал. Затем махнул мне рукой, чтобы я подошел. Я старался обходить места, где на землю опустились граклы.

– Пошли, – сказал я.

Он обозревал пустое поле с явным удовлетворением, как будто планировал построить на этом участке большой дом с бассейном.

– Куда нам спешить? – откликнулся он. – «Снейдс» не убежит.

С минуту мы стояли молча, затем он сказал:

– Как думаешь, будет сегодня дождь?

– Какая на фиг разница? Пошли!

– Можем и пойти. Просто я думал, ты хочешь мне кое-что рассказать.

Я Дойля не боялся – у меня над ним было преимущество в пять дюймов и тридцать фунтов, – но ожидал, что набросится он на меня яростно. Я отступил на шаг и приготовился. Он усмехнулся и снова стал оглядывать поле.

Озадаченный его поведением, я спросил:

– Да что с тобой творится?

Он натянуто усмехнулся:

– Хороший вопрос от того, кто трахнул мою подружку.

– Она тебе рассказала?

– Не важно, кто мне рассказал. Тебе не об этом надо беспокоиться.

Дойль занес кулак, как для удара, но в последнюю секунду опустил руку и засмеялся над тем, как я, пытаясь увернуться, споткнулся и растянулся на земле. Он наклонился, упершись руками в колени и смеясь мне в лицо.

– Она шлюха, дружище, – произнес он. – Прикидывается не винной маргариткой. Мне странно только, что она тебя раньше не завалила.

Я вытаращился на него.

– Честно, – сказал он.

– Я думал, вы собираетесь пожениться.

Он фыркнул:

– Я скорее на туалетном стульчаке женюсь. Она мне никто – просто телка для потрахаться.

Туча граклов закружилась над холмом, за которым исчез молочный фургон, и суматоха в небе отразила смятение у меня в голове. Я вспомнил, как ласкова была Доун, как она нуждалась в нежности. После того, что сказал Дойль, мне захотелось в ней усомниться, принять его точку зрения… я и впрямь усомнился в ней на какое-то время, но его неуважение к девушке все же неприятно меня поразило. Я впервые понял, что, возможно, наша дружба не навсегда, и задумался, не будут ли все мои отношения такими же непрочными.

Вопреки голосу разума, я втянулся в лихорадочную суматоху Таунтонской недели. Да и как было остаться в стороне, если все население Эдинбурга твердило, что мы на волосок от победы, и давало тактические советы. В каждой витрине красовались плакаты «ПИРАТЫ, ВПЕРЕД!». Собрания болельщиков переросли в массовую истерию – одна танцовщица из команды поддержки сломала щиколотку, исполняя беспрецедентное тройное сальто, но, даже когда ее выносили из спортзала, она продолжала размахивать помпонами и выкрикивать речовки. Даже Кэрол, которая распустила обо мне слухи по всей школе, поцеловала меня в губы и сказала: «Порви их». Но к середине недели реальность достучалась до моего сознания, когда я посмотрел запись тренировки таунтонского внешнего лайнбекера, игравшего также за команду штата, – парня по имени Симпкинс, под номером пятьдесят пять. Тренер Татл планировал запустить меня через середину поля, где пятьдесят пятый был готов в любой момент разорвать меня надвое. Плечо мое еще не совсем зажило, и я серьезно подумывал о том, чтобы врезаться им в стену или дверь и выйти таким образом из игры. В четверг, после тренировки, я лег поспать, и мне приснился пятьдесят пятый. Он стоял надо мной в черной форме (Таунтон специально для игры с Эдинбургом заказал черную форму) и сжимал мое окровавленное плечо с оторванной рукой, как трофей.