Разделенные океаном - Маурин Ли

Меня от этого тошнит. И зрителей тоже будет тошнить. Здесь нет души. Нет жизни.

— Мистер Блинкер сказал, что выйдет из игры, если мы не будем снимать то, что он хочет, — нервно заметил Эйб.

— Куда он денется? — злобно оскалился Вандервельт. — Он потратил уже слишком много денег и не может позволить себе начать все сначала с кем-нибудь другим.

— Не думаю, что мистер Блинкер согласится ввести в сюжет проститутку и сутенера, мистер Вандервельт, правда, не думаю, — в отчаянии заявил Эйб. Еще одного такого дня, как сегодня — или вчера, или позавчера, — он не переживет. Оказывается, быть режиссером — совсем не так замечательно, как полагают многие. — Он хочет снять фильм-сказку, в котором на синем небе всегда светит солнце и никогда не происходит ничего плохого.

Хьюи потянулся к сценарию, чтобы внести в него очередные изменения, но потом передумал и убрал руку.

— В таком случае пусть поступает по-своему, — презрительно бросил он. — Я всегда могу отречься от этого слащавого фильма. Только заканчивайте его поскорее, Коллинз. Мы и так потратили на него слишком много времени. — И он щелкнул пальцами, словно рассчитывая, что режиссер закончит его прямо здесь и сейчас.

Но Олли Блинкер не позволил торопить и подгонять себя. Он потребовал для песен оркестрового сопровождения, гневно отвергнув предложенное пианино.

— Это убого, — орал он, — убого!

Он потребовал новых костюмов, натурных съемок, статистов. Приходилось строить лестницы или брать их на время у других компаний. Для Герби понадобилось соорудить балкон, с которого он будет прыгать, а для Анны — церковь, в которой она будет петь. Больной ребенок должен был лежать именно в больнице. В ночь, когда он думал, что умирает, к нему в окно должен был влететь самый настоящий ангел в полной экипировке, а на заднем плане в это время должен петь хор.

Эйб Коллинз, привыкший снимать для Хьюи Вандервельта дешевые и бездарные фильмы в тускло освещенных комнатушках с одной-единственной камерой и полудюжиной актеров, на что у него уходило не больше пары недель, вдруг обнаружил, что начинает получать удовольствие от работы. Именно в этом и заключалась суть профессии режиссера: давать волю своему воображению, импровизировать на ходу, создавая, быть может, и не шедевр, но уж, во всяком случае, то, что было в миллион раз лучше барахла, которое он выпускал обыкновенно. Мистер Блинкер, который начинал нравиться Коллинзу, предоставил в его распоряжение две новые камеры, дополнительное освещение и портальный кран для съемок сверху.

Хьюи Вандервельт перестал просматривать отснятый материал, зато сердито ворчал при виде возрастающих расходов — Блинкер платил за оборудование, а он сам обязан был выплачивать гонорары актерам и ассистентам.

— Счета растут не по дням, а по часам, — жаловался Вандервельт.

Эйб делал вид, что сочувствует ему, но на самом деле его не интересовало ничего, кроме работы над фильмом «Когда поют ангелы».

— Не понимаю, как Олли и Герби могут играть в гольф в такую погоду, — простонала Лиззи.

На ней было длинное платье в восточном стиле без пояса, соломенная шляпка размером с зонтик и солнцезащитные очки, так что незащищенных участков тела почти не осталось. Наступил полдень воскресного дня, и в работе над фильмом был сделан перерыв. Олли продолжал бы снимать и дальше, но актеры и ассистенты взбунтовались, потребовав устроить им выходной.

Анна ответила, что, дескать, она тоже теряется в догадках. Мужчины уже чувствовали себя в Лос-Анджелесе как дома, а вот женщины так и не смогли к нему привыкнуть. Лиззи более всего донимала жара. Выходить на солнце она не хотела и потому вынуждена была целыми днями сидеть в четырех стенах. Без нью-йоркских друзей ей было очень одиноко. Против жары Анна ничего не имела, зато ей не нравилось сниматься в кино.

Они с Лиззи сидели на парусиновых стульях в маленьком дворике позади дома, куда солнце заглядывало только по утрам и где было настолько прохладно, насколько это вообще возможно днем в Лос-Анджелесе. Вдалеке сверкал и искрился бассейн в форме сердца. Анна с удовольствием поплавала бы в нем, но она не хотела оставлять Лиззи одну: только по воскресеньям у той бывала компания.

— Как идут съемки? — полюбопытствовала Лиззи. — Стоит мне спросить об этом Олли, как он разражается очередной тирадой о каком-то Вандервельте, а Герби говорит, что ничего не знает.

— Я тоже не знаю, — призналась Анна. — Все так запутано и сложно, что мне трудно судить. Сцены снимают совсем не в том порядке, в каком они идут по сценарию. Вчера, например, мы снимали финал и отрывки из середины — это как-то связано с присутствием хора и экономией денег на том, чтобы не приглашать его снова. Театр мне нравится гораздо больше.

Самое же неприятное заключалось в том, что танец часто приходилось прерывать, когда она только-только входила во вкус, а затем повторять его снова и снова. Иногда номер вообще начинался с середины, и Анна теряла настрой. Это настолько беспокоило ее, что к ней вернулись головные боли, от которых, казалось, она избавилась навсегда.

Лиззи кивнула.

— Театр живой, люди там настоящие, и атмосфера просто чудесная. Кинофильм не сравнится со спектаклем. Ох, Анна, — с дрожью в голосе произнесла она, — я так скучаю по Нью-Йорку!

— Я тоже.

Анна так тосковала по этому городу, что ей хотелось плакать, когда, просыпаясь по утрам, вместо Центрального парка, залитого солнцем, дождем или даже засыпанного снегом, она видела за окном голубые волны океана, накатывающие на золотистый пляж. Она скучала по магазинам, по Льву, но более всего ей недоставало театра. Особенно девушка скучала по тому периоду, когда Герби вывихнул лодыжку и ее партнером стал Флип Унгар.

Она ни за что не призналась бы в этом ни единой живой душе, и в первую очередь матери Герби, но, танцуя с Флипом, она испытывала ни с чем не сравнимое наслаждение. Анне казалось, что она выступает в паре с собственным отражением, которое точно знает, что и как делать. Она вовсе не ждала с нетерпением того момента, когда Герби поправится и ей вновь придется танцевать с ним. В каком-то смысле Герби стал для нее обузой. Анна постоянно беспокоилась, что он может сделать ошибку, и тогда ей придется маскировать ее собственной ошибкой, чтобы зрители ничего не заметили. Флип же не ошибался никогда.

Но однажды февральским вечером с Олли случился один из его приступов бешенства, и он начал проклинать Конрада Абеля на чем свет стоит.

— Это он во всем виноват, это все его проделки! — орал он, обращаясь к Лиззи. — Но это ему с рук не сойдет! Я достану ублюдка, вот увидишь.