Селеста, бедная Селеста... - Александра Матвеева

Дядя Сережа. Отец. Яблоко раздора. Кого из двух женщин он любил? Маму? Тетю Нину? Обеих? Ведь и я, и Катя родились почти одновременно. Выходит, любя маму, он и тетю Нину разлюбил не совсем. Кого бы из двух женщин он ни любил, счастливой не сделал ни одну.

Ну да Бог с ними, и Бог им судья. Где мне разбирать все эти тонкости?

Я, как безвольная пушинка, несусь по жизни по чужой воле из-за страстей и глупости других людей. Где я остановлюсь, в чьих теплых ладонях обрету покой?

— Ну наконец-то!

— Что случилось?

— У Людмилки истерика.

Вслед за встрепанной тетей Верой я прошла в большую комнату, гордо именуемую залой. Ночью она служила спальней родителям, о чем свидетельствовало спальное место — постоянно разложенная большая софа.

На ней в данный момент и сидела моя лучшая подруга, вытянув ноги вдоль сиденья и скрестив на груди руки. При самом внимательном взгляде никаких следов истерики обнаружить не удалось. Ни вздыбленных волос, ни подрагивания конечностей, ни покраснения лица. Лицо поражало несокрушимым спокойствием и волей, застывшей в каждой черте. Что в общем-то Людке несвойственно. Обычно она выглядит оживленной и приветливой.

Я невольно поежилась под строгим взглядом.

— Явилась? — последовал неприязненный вопрос.

Я только пожала плечами и села в свободном углу дивана в непосредственной близости от резиновых подошв. Эти подошвы смущали меня больше всего. Людка положила ноги в тапочках на светлое плюшевое покрывало, а тетя Вера смотрит на это святотатство от дверей и молчит.

Вообще непонятно, как это покрывало оказалось на софе. Оно ведь из Людкиного, тщательно оберегаемого приданого. Тетя Вера начала собирать постельное белье, покрывала, скатерти, полотенца и прочее, как только ее старшенькой исполнилось шестнадцать. Год шел за годом, через три месяца Людке стукнет двадцать четыре, и все это время приданое активно пополнялось.

Порой тетя Вера перебирала его, любовно раскладывала перед нами, вспоминала, при каких обстоятельствах и за какие деньги приобрела вещь.

И вот теперь, буквально накануне своего звездного часа — свадьбы — плюшевое покрывало — краеугольный камень Людкиного богатства — попирается резиновыми подошвами домашних тапочек.

Права тетя Вера, ой как права! Если уж это не истерика, тогда не знаю.

— Люд, а чего это ты покрывало постелила?

— А что, нельзя? — агрессивно отреагировала счастливая невеста.

— Да ради Бога, — разрешила я, — твое приданое.

Как оказалось, упомянув приданое, я допустила ошибку. Я догадалась, что ляпнула что-то не то, по змеиному шипению, с которым Людка одним рывком сбросила ноги с софы и встала, вперив взгляд в мать.

Я тоже посмотрела на тетю Веру. Ее прелестное чуть привядшей светлой красотой лицо выражало отчаяние. Она протянула вперед руки ладонями вверх, жалостливым жестом сиротки, молящей о пощаде. Людка шипела не переставая. Я на всякий случай вскочила и в прыжке вклинилась между ними. Заслонив собой тетю Веру, я с опаской взглянула на ее опасную дочь, готовясь к отражению атаки. Только как я ее буду отражать, драться, что ли? Мы и в детстве-то не дрались. Как-то не случилось.

К счастью, подруга нападать не собиралась. Она стояла смирно, только шипела, брызгала слюной и ужасно (в смысле очень сильно) таращила глаза.

Я так поразилась необычному виду хорошо (как я думала) знакомого человека, что потеряла бдительность и не заметила сигнала. Но сигнал поступил точно потому, что обе Воронины одновременно рванулись ко мне и заголосили. Мамочка моя!

Они голосили и дергали меня, каждая в свою сторону. Я моталась в их руках наподобие тряпичной куклы и даже не пыталась уяснить суть проблемы. Главная задача — выжить!

Снова поступил неслышный мне сигнал. Дамы выпустили меня из рук, уцепились друг за друга и с рыданием упали на злосчастное покрывало. Я перевела дух.

Прошло довольно много времени, пролились реки слез, меня невежливо дернули за руки, в результате чего я оказалась сидящей и зажатой с двух сторон довольно плотными женскими телами. А ясность, между прочим, так и не наступила.

Мне отчаянно захотелось домой. О чем я, дождавшись паузы в причитаниях, сообщила присутствующим. Со мной не согласились.

— Нет! — гневно затрясла головой тетя Вера. — Ты не можешь уйти. Завтра свадьба, а эта ненормальная отказывается выходить замуж.

— Как? — ахнула я. — Почему?

— Из-за нее. — Людка ткнула пальцем в мать и снова заревела, слизывая слезы языком. Вот всегда так, с самого детства. Если уж плачет, так море разливанное. Как царевна Несмеяна — за час озеро, за день море. А платка сроду нет. Я привычно вытерла замызганную мордашку своим платком.

— Почему тетя Вера против? — ласково спросила я, разглаживая на висках бедной девочки слипшиеся от пота кудряшки.

Ответом мне стал потрясенный взгляд ореховых глаз и свирепый вопль из-за спины:

— С чего ты взяла, что я против?

Что-то я не так поняла. Я обернулась к тете Вере и, стараясь сохранить стремительно ускользающие остатки рассудка, неуверенно объяснила свое понимание проблемы:

— Но если Людмилка не хочет выходить замуж из-за вас, значит, вы против. Или нет?

— Чушь собачья. Почему я должна быть против? Я за.

— Она за, — подтвердила Людка, а я обняла ладонями свою закружившуюся голову. — Я не могу выйти замуж, — упавшим голосом закончила невеста (или уже нет?) и приготовилась плакать.

— Почему? — Я тщетно искала на платке сухой уголок.

Терпения на них не хватает.

— Из-за ее дурацкого воспитания. Мне скоро двадцать пять…

— Какие двадцать пять?

Больше не могу, сейчас лягу и умру.

— Какие двадцать пять? Двадцать четыре и то в январе, в следующем году, выходит.

— Скоро двадцать пять, — упрямо тянула бестолочь, — а у меня никого не было.

— Кого у тебя не было?

Господи, дай силы не умереть. И не убить безумную подругу.

— Чего ты, дура, да? — окрысилась безумная подруга. — Любовника не было.

Свят, свят! Что это с ней? Я обернулась за помощью к тете Вере. Но она выглядела ничуть не лучше своей дочери и вместо внятного объяснения покрутила пальцем у виска. Людку этот жест поднял на ноги и заставил пометаться перед нами.

— Виталька подумает, я никому не нужна, смеяться будет. — В отчаянии она готова была рвать на себе волосы. — Это она (палец в грудь матери) со своим воспитанием все твердила: «Первым мужчиной должен быть муж. Девушка должна думать о своем будущем».

— Я что, тебе зла желала? Ты свою женскую жизнь с аборта хотела начать? — закричала тетя Вера, но как-то неубедительно, похоже, приводя эти доводы не в первый раз.