Игла - Вольдемар Грилелави

— Мама, я же тебе сразу все серьезно и категорично объявил. Зря ты не восприняла, как свершившийся факт. Я не просто встречался с ее родней, но успел даже пообщаться. Честное слово, мама, на повторную аудиенцию не отважусь. Тошнотворная компания. Но можно мы подробней обсудим такую тему после спектакля? Просто боюсь, что мы опоздаем к началу. Не хотелось бы. Но сразу и категорично заявляю — в любом случае я Анфиску оставляю себе. Она не просто чудесный ребенок, но доверилась мне, как самому родному человеку. А обмануть чаяния маленького ребенка у меня не хватит сил. И не хочу.

— Ладно, прости, я вовсе не потому, что она мне надоела или мешает. Ситуация неординарная и неопределенная. Хорошо, бегите в театр, потом обсудим конкретней и в более спокойной неспешной обстановке, — согласилась мама и поцеловала сына в лоб.

Саша схватил Анфиску за руку, и они помчались на автобусную остановку. Ехать на автобусе где-то с полчаса, и Саша горел желанием скорее со всеми подробностями рассказать Анфисе свои похождения в летный отряд. Но с появлением в окне его любимых и знакомых мест, где он провел свое детство и юность, Саша поспешил поделиться некоторыми воспоминаниями. Ему и самому хотелось напомнить себе некоторые эпизоды из детских похождений.

Но Анфиска, отвернувшись к окну, не отвечала на Сашины восторги и впечатления. И только молча, водила пальцем по стеклу, рисуя на нем незамысловатые фигурки. Такое безразличие поначалу хотело обидеть Сашу, но потом он заметил в нем некую трагичность, словно буквально секунд несколько назад случилась нелепость, внезапно изменившая настроение ребенка.

— Ты не приболела, случаем? — Саша пощупал лоб у ребенка. — Прохладный. Значит, в мое отсутствие нечто приключилось. Поделись по-братски, колись, давай.

Анфиска покачала головой, но не промолвила ни слова, продолжая давить пальцем на стекло. Тогда Саша перехватил ее на руки и плотно прижал к себе, как маленького запеленатого младенца, покачивая и успокаивая убаюкивающими фразами.

— Быстренько расскажи всю правду про беду свою, а то сам скоро расплачусь.

Анфиска всхлипнула и уткнулась мокрым носом в Сашину грудь. Она была на грани истерики. И сейчас ей будет очень сложно выговорить хоть слово. Саша понимал ее состояние, поэтому не торопил с ответом, а медленно раскачивал.

— Анфиска, милая моя, пойми одно, что я тебя так сильно люблю, что готов услышать любые, даже самые ужасные, признания. Все равно, никто и ничто в этом мире не сумеет разлучить нас. Нет еще такой силы, и вряд ли появится.

Все же она, как не крепилась и не боролась с собой, но в два ручья разревелась, размазывая слезы и сопли по Сашиной рубашке. Но, так подумал Саша, это даже к лучшему. Значит, сейчас всю свою беду выплачет, потом сумеет поделиться, и сразу полегчает. Он такие эпизоды из своего детства припоминает. И не раз, и не сто, а часто, и скорее всего по таким пустякам, что потом и не вспоминалось. Скорее всего, и здесь произошло мелкое недоразумение.

— Ну, все слезки собрала в мою рубаху? Теперь и сказать пора про то, что болит.

— Я нечаянно услыхала, как вы с мамой тихо разговаривали. Я вправду не хотела подслушивать. Просто у меня слух музыкальный, как ты всегда говоришь. Она говорила, что не хочет, чтобы я оставалась у вас, к папе с бабкой отправить тебе предлагала. Мне очень страшно стала, словно все в этом мире закончилось вдруг. Вот счастье, радость, а потом так, как будто умирает и исчезает.

Саша облегченно вздохнул. Не такая уж это и беда. Даже очень легко поправимая. А у него какие только ассоциации не возникли в эти трудные секунды.

— Анфиса, — как можно строже и серьезней спросил Саша. — Только честно и правдиво признавайся — ты все слышала, или лишь отдельные фразы? Мне так показалось, что ты, как в шараде, из отдельных картинок создала некого монстра. Мы с мамой даже договорить не успели про тебя, так как спешим на спектакль. И решили продолжить, но уже с твоим участием и за сладким чаем.

— Вы тихо говорили, поэтому все неслышно было, — уже, немного неуверенно и, успокоившись, ответила девочка, всхлипывая и вытирая платком мокрое лицо.

— Вот. Само слово дает правильный ответ. Из кусочков разговоров правильный вывод делать нельзя. И такие слова, как нет и нельзя, не всегда отрицают. А мама просто поинтересовалась у меня, как это я собираюсь официально и законно оставить такую девочку, как Анфиса, у себя. И мы постановили позднее обсудить и решить. Твои инсинуации оказались преждевременными и ошибочными. И весьма обидными для мамы. Как же она может вот так внезапно сначала разрешить, а потом расхотеть? Она ведь совсем незнакома с твоим отцом и бабкой, и не может правильно оценить их поведение. В ее умной и доброй головке не может уместиться такое злое и жестокое обращение с маленьким ребенком. Можно быть строгим, но безразличным недопустимо. Она у меня очень хорошая и добрая, и никогда не посмеет чего плохого пожелать нам. Просто высказала свои волнения, переживания, а ты неверно истолковала.

— Правда? — уже весело сквозь остатки слез щебетала Анфиска. — Вот я, какая глупая! Это же надо было вот так ни за что ни про что до слез расстроиться? А знаешь, как я ужасно перепугалась? Мне совсем-совсем не хочется возвращаться туда к ним. Сам же видел, как там ужасно плохо и опасно. Я им не нужна.

— И на будущее запомни и учти, — уже строго сказал Саша, ссаживая ее с коленок на прежнее место. — Все вопросы и неясности обговариваем, обсуждаем, а потом уже можно и истерики закатывать с поливанием слез и соплей. Но никак не наоборот. А вопрос совместного проживания уже решен окончательно и без дополнительных запятых и двоеточий. К нему не возвращаемся никогда. Но мама, она на, то и есть мама, чтобы иногда поворчать, поругать, даже наказать.

— Ремнем побить?

— Нет. Она у меня никогда не дерется. Даже когда я был очень маленьким и хулиганистым, и заслуживал этого. Других детей за такие проступки лупили и ремнем, и розгами, а она лишь пальчиком перед носом помашет, и мораль о моем плохом поведении прочитает. Чаще стыдней и обидней бывало. Но лишь за самого себя.

Анфиса тяжело вздохнула и прижалась лицом к Сашиному плечу, пряча в пиджаке глаза.

— Прости, я больше не буду. Теперь я и вправду поверила, что мы настоящая семья, как у всех детей. Саша, а твоя мама будет взаправдашней считаться и моей?

— Почему это будет? — не согласился Саша. — Мы решили, что она уже давно считается. С первого дня знакомства. Я ей так и сказал, что привез ей дочку.

Договорились, что маме о таком казусе рассказывать не нужно. Чтобы не расстраивать и не обижать такими глупыми подозрениями. Мало ли чего ей показалось. Сами сумели разобраться и покраснеть в тех моментах, где стыдно и ужасно неудобно за свои мысли. И Анфиска обещала, что, во-первых, никогда больше не подслушивать даже нечаянно, а во-вторых, с сомнениями делиться со своим старшим братом, прежде чем обижаться и плакать.