Секрет Жермены - Луи Буссенар

– Помнишь… когда заболел наш отец. Я боюсь, Берта, давай скорее за врачом.

Берта кинулась со всех ног и через полчаса вернулась уже не одна.

– Сестра, я застала господина доктора Сенара дома, и он любезно согласился… – сказала Берта.

– Благодарю вас от глубины моего сердца, господин доктор, – сказала Жермена.

– Не за что благодарить, лекарь должен идти к больному, это его святая обязанность.

Жермена хотела предупредить, что они сидят совсем без денег, но постыдилась. Ей было необходимо знать, что с Марией, и она, преодолевая стыд, решила извиниться и сказать, что расплатятся позднее. Девушка подумала: у этого человека такое доброе лицо, и, вероятно, он подождет, пока мы немного соберемся с деньгами.

Внимательно осмотрев девочку, доктор покачал головой и сделал знак Жермене, чтобы та вышла с ним в другую комнату.

– Это ваша сестра, мадам? – спросил он, приняв Мишеля за мужа Жермены.

– Да, месье. Что, она серьезно больна?

– Девушка переживает пору созревания… за ней нужен хороший уход.

– Господин доктор, в необходимом уходе недостатка не будет!

– Я настаиваю на этом потому, что она серьезно больна. Я обязан предупредить вас.

Жермена прошептала:

– О Господи! Мало нам еще было несчастий!

Врач продолжал:

– Вот рецепт, по нему надо заказать лекарство сейчас же. Я приду к вам завтра утром, но, если больной станет хуже ночью, бегите за мной не стесняясь.

– Как я вам благодарна, доктор! – с чувством сказала Жермена.

– Подождите благодарить, пока больная не поправится, – сказал врач.

– А чем она больна?

– У нее двустороннее воспаление легких.

– Этого я и боялась! – проговорила сраженная известием Жермена, вспоминая отца, – он страдал этой болезнью долгие месяцы и в конце концов умер от чахотки.

ГЛАВА 18

Доктора Сенара хорошо знали в квартале Гобеленов не только из-за его странностей, но и по причине глубоких знаний и стремления делать добро.

Человека лет сорока – сорока пяти, широкоплечего и очень живого, доктора постоянно видели на улицах днем и ночью, когда он пешком торопился к больным своего квартала. Все знали его большую голову с шапкой всклокоченных волос, прежде белокурых, а теперь наполовину поседевших, его выразительное лицо, освещенное большими голубыми глазами, глубоким и добрым взглядом. Ему все кланялись с выражением симпатии и благодарности. Правда, расплачивались с ним когда могли и как могли.

Сенар был весьма ученым врачом и, без сомнения, мог бы сделаться профессором, но силой обстоятельств оказался бедным и не смог продолжать научные изыскания. Он так и остался обыкновенным лекарем, живущим довольно скудными гонорарами от пациентов.

Время от времени он усаживался за ученье, пополняя знания как прилежный студент, так что многие коллеги единодушно считали его одним из лучших клиницистов Парижа.

Правда, славился наш эскулап[100] еще и безобидной рассеянностью, с ним происходили разные смешные случаи. Однажды видели, как он шел по бульвару Араго с дощечкой, болтавшейся за спиной на тесемке. На этой деревяшке отчетливо читались цифры 92 ф. 50 с. и название магазина, где была куплена одежда. Другой раз он спешил к больному, забыв накинуть на плечи подтяжки, и они свисали до колен.

Чудачеством считали и то, что он никогда не спал на кровати, а, завернувшись с головой в бурнус[101], ложился прямо на пол…

На другое утро доктор Сенар пришел и снова тщательно прослушал Марию. Убедившись, что его предписания исполнялись правильно, он обещал заглянуть и вечером.

Бобино, опасаясь, что у него не хватит денег, чтобы рассчитаться, сказал от имени семейства:

– Господин доктор, конечно, очень любезно с вашей стороны так часто навещать нашу сестричку, но должен вас предупредить, что мы сидим совершенно на мели. Мы, разумеется, со временем оплатим ваши визиты, но два посещения в день, наверное, будет дорого…

Доктор остановил доброго малого, уже запутавшегося в своей речи, сказав:

– Разве я упоминал о гонораре? Здесь моя больная, и я буду к ней приходить так часто, как сочту нужным. Вы что, принимаете меня за торговца здоровьем? Здоровье, милый мой, дается тем, кто не может его купить.

Бобино и все остальные были глубоко тронуты словами и поступком врача, но молодой наборщик все-таки не удержался, чтобы не сказать какую-то подвернувшуюся на язык нехитрую и безобидную шутку. Она заставила доктора улыбнуться, и он сказал:

– Доброе сердце… остроумный… Парижанин, должно быть?

– С улицы Мадам, господин доктор.

– А я с улицы Асса, – ответил доктор, подавая на прощанье руку. – До свидания, и рассчитывайте на меня. За девочкой будем ухаживать как за княгиней!

Доктор ушел, провожаемый благодарностью всей семьи.

– Какой прекрасный человек! Правда, Мишель? – спросил Бобино, гордый симпатией, проявленной к нему доктором. – Еще не перевелись такие в нашем отечестве.

Князь читал рецепт и, не отвечая Бобино, спросил:

– А почему никто не пошел в аптеку?

– Да, надо позаботиться. Аптекарь уже вчера ворчал, когда мы брали лекарство в долг, и сказал, что больше не будет отпускать, пока мы не расплатимся. А у меня, черт возьми, ни сантима, за неделю вперед забрал.

– Выходит, мы правда бедны, – сказал с удивлением Мишель. – Смешно – нет денег!

– Ты находишь это смешным, а я нисколько! Тебя, кажется, удивляет положение, в которое мы попали. А ты помнишь, как разбазарил свое имение?

– Да, правда… возможно… мне утомительно об этом думать. Если бы ты знал, Бобино, насколько я ослаб и одурел после того, как они подвергли меня процедуре…

– Кто они?.. Какой процедуре?

– Не помню…

– Эх ты, бедняга! Так никогда и не узнаем, что это за негодяи, запустившие тебе рака в солонку, – с искренним состраданием, хотя и грубовато выразился Бобино.

– А мне это безразлично, – кротко ответил князь, возбуждение его утихло, когда он увидел, что маленькая подружка больна. – Не меня, а ее надо теперь лечить. Жермена, вы должны ею заняться.

– Да, мой друг, – сказала Жермена, обрадованная тем, что к любимому вернулись рассудок и нормальные человеческие чувства. – Я сама пойду к аптекарю и уговорю отпустить лекарство еще раз в долг.

– Но ведь у меня есть… хороший мех… он стоил больше тысячи… надо его продать… – сказала Берта, вспомнив о единственной в доме ценности.

– Это мысль! Зима прошла, загоню все шмотки, что не по сезону! – воскликнул Бобино.

Берта принесла чемодан и достала из него меховую накидку, в заботах и бедах к ней давно не прикасались. По комнате разлетелась туча моли; шкурки оказались дотла изъеденными.