Мир приключений, 1989 - Сергей Абрамов

Леон Невелинг чуть отпустил педаль тормоза, и его темно-синий «бюик-регал», бесшумно дыша шестью цилиндрами, послушно скользнул на розоватый ракушечник. Леон поприжал тормоз, дожидаясь, пока створки ворот сползутся позади машины. Даже здесь, у себя дома, он пунктуально придерживался правил безопасности, усвоенных на службе, — прикрывать машиной ворота до тех пор, пока они не закроются: по мнению экспертов, это был один из способов не допустить, чтобы террористы-камикадзе ворвались на охраняемую территорию вслед за тобою.

Створки ворот так же медленно и все с тем же скрипом сползлись, и, убедившись в этом, Леон дал наконец своему «бюику» ход, в меру подкармливая его ненасытное шестицилиндровое чрево чуть заметными нажимами на акселератор. У мраморных ступеней крыльца «бюик» послушно свернул налево, обогнул дом, развернулся и припарковался на площадке-стоянке, словно смирный конь вернулся в родное стойло.

Его хозяин — высокий плотный мужчина лет шестидесяти, с жестким волевым лицом и солдатской стрижкой — с трудом выбрался из машины и замер, опираясь на ее крыло, словно прислушиваясь к чему-то. Потом осторожно присел — раз, другой, — морщась, отвел левую ногу назад, вперед, еще и еще раз, потом шумно с облегчением вздохнул и выдохнул и посветлел лицом: его мучал радикулит и после езды на машине обычно вступало в ногу, и надо было немножко размяться, чтобы обрести способность нормально ходить. Потом он твердым шагом направился к задней двери дома, ведущей на кухню.

Леон Невелинг предпочитал являться домой через кухню, дверь которой выходила на задний двор и всегда была распахнута настежь. Он не любил тяжелую, черного дерева парадную дверь, к которой надо было подниматься по широким мраморным ступеням, выщербленным и истертым многими и многими десятилетиями, проходить между мраморными колоннами, на которых время отпечаталось паутинками трещин и плесневелыми следами мхов и лишайников.

Дом был старый, выстроен около двухсот лет назад, но Невелинг владел им всего каких-то три десятилетия. Иметь такой дом считалось верхом респектабельности в обществе, где консерватизм определял все: отношения между людьми, социальное положение, семейные и родственные связи, карьеру. Дома, как и люди, имели здесь тщательно выверенные и нотариально заверенные родословные. Родословная Невелингов насчитывала четыреста лет — почти от самых первых поселенцев, явившихся из нищей, голодраной Европы в Южную Африку. В этой родословной был лишь один маленький изъян: у ее истоков стояли предприимчивые бродяги не из Голландии, а из Англии.

Об этом Невелинг старался не вспоминать и не думать, благо имел возможность не появляться лишний раз в кругах местной аристократии, кичившейся своим происхождением от первых поселенцев, этих каторжников, спасавшихся от разногласий с законом и моралью старушки-Европы у черта на куличиках, на самом краю света. Впрочем пройдя сквозь фильтры веков, каторжники и висельники, шулера и убийцы, мошенники и фальшивомонетчики, попы-расстриги и дезертиры облагородились и приобрели дворянский лоск, громкие титулы и имена с соответствующими титулам приставками, гербы и мифические родовые замки — словом, все, что было необходимо их наследникам в придачу к нахапанным землям и прочим благоприобретенным богатствам.

Весь этот фальшивый блеск раздражал Невелинга, человека суровой реальности и решительных действий, объективных фактов и холодного анализа, нелицеприятных выводов и трезвых оценок. Он был шефом Системы — Государственной службы безопасности.

…Пройдя через просторную, грубо, но добротно отделанную красным деревом кухню в стиле первых голландских поселенцев, Невелинг поднялся по узкой и скрипучей, до блеска натертой скипидарной мастикой лестнице на второй этаж, отпер своим ключом массивную резную дверь и очутился в низкой и просторной комнате, где приятно пахло горьковатым дымком. В высоком и просторном камине старинного красного кирпича медленно горели душистые толстые поленья, чуть слышно постреливая и посверкивая, поигрывая взрывчатыми фонтанчиками золотистых искр. Огонь лениво бросал неторопливые блики на черную от копоти, не чищенную веками заднюю стенку камина, они колебались, раскачивались, словно в каком-то медленном старинном танце, поднимались, вытягивались вверх, к дымоходу, и вдруг все разом падали как подкошенные, затем медленно поднимались опять, и во всем этом был некий сложный, завораживающий ритм.

Невелинг привычно прошел в глубь комнаты, к большому столу, тяжелая и круглая доска которого — спил гигантского ствола махагони — покоилась на массивном деревянном слоне, широко растопырившем уши и грозно поднявшем изогнутый хобот. Опять отдало в левую ногу, и Невелинг охнул, не сдержав гримасу боли. Он непроизвольно оперся костяшками пальцев левой руки на теплую, пахнущую скипидарной мастикой столешницу и обернулся к камину, переводя дыхание. Так он стоял несколько минут, утопив усталый взгляд в огне и чувствуя, как наступает расслабление и мышц, и нервов, как всего его охватывает дремотный покой. Он искренне верил, что от огня исходят какие-то флюиды, благотворно влияющие на живые существа, верил в огнетерапию, о которой прочел в молодости в какой-то книге, и в его домашнем кабинете вот уже много лет в любое время года его встречал горящий камин.

Ноге полегчало, и он прошел через кабинет в небольшую соседнюю комнату, занятую старинным кожаным диваном — неуютным, жестким, громоздким — и таким же громоздким, грубым и старым шкафом, сколоченным лет двести назад. Открыл шкаф, переоделся в легкий спортивный костюм без всяких новомодных украшений и надписей, обул растоптанные войлочные туфли и с облегчением вздохнул, словно сбросил с себя тяжкую ношу.

С удовольствием приняв душ и побрившись, Невелинг уютно устроился перед любимым камином в старомодном кресле-качалке, держа в правой руке тяжелый хрустальный стакан. Виски он пил без содовой, чуть плеснув золотистой жидкости на кубики льда, изготовленного из дистиллированной воды. Вот уже несколько лет, как врачи запретили ему спиртное, и стакан в качалке перед камином был для него теперь всего лишь данью привычке, символом незыблемости когда-то заведенного им порядка. Частью этого порядка был и час одиночества по возвращении домой из офиса.

Этот час он проводил у себя в кабинете, в который проходил через дверь, замаскированную изнутри под книжный шкаф — в ряду точно таких же шкафов красного дерева, стоящих вдоль двух стен кабинета. Перед рядом шкафов напротив камина незыблемой глыбой навечно врос массивными ножками в вековые доски натертого скипидарной мастикой пола письменный стол, старинный, украшенный затейливой резьбой. Впрочем, в кабинете мебель была вся старинная, из дорогих сортов дерева, консервативно достойная и респектабельная, как и ее хозяин.