Зверь с той стороны - Александр Сивинских

Однажды вечером, когда я уже отстрелял несколько железнодорожных составов всяческих «чужих», а киберпанки ещё не успели разбежаться по домам, только собирались, в дверь принялись азартно ломиться. Конторка наша располагалась на первом этаже обычного дома, в обыкновенной трёхкомнатной «брежневке». Дверь, конечно, была железная, с бронзовым напылением и строгой вывеской "Центр информационных технологий «Вектор». Охраняется ЧОА "КАЛИБР.45", но дверь не показатель. У кого из граждан сейчас деревокартон остался? А вывеску человек, с хриплым рёвом и матом-перематом атакующий "Центр информационных технологий", должно быть, попросту не разглядел. Маленькая она, вывеска, неприметная. Тридцать сантиметров на двадцать пять, чёрный лак и золотые буквы.

Притихли мои хакеры, всё равно как мышатки в норке и давай на меня выразительные взгляды, полные надежды бросать. Пришлось мне выйти и объяснить шумливому дядьке, что он спьяну промахнулся подъездом, никакой Шурик Зуев тут не проживает. Для вящей убедительности я охватил своими крупными, хорошо развитыми физическим трудом дланями плечи мужчины, глубоко утопив большие пальцы под ключицы. Руки у мужчины тотчас же повисли плетьми, он шумно засопел, смаргивая подступившие слезы запоздалого раскаяния. А уж внимал справочной информации с такой изумительной заинтересованностью, что не передать словами.

Сообщив нетрезвому человеку всё, что следует по поводу прискорбного инцидента, я бережно вывел его на свежий воздух, да и отпустил с Богом. Даже под копчик не наподдал. Ушёл дебошир молча, был несколько подавлен и ни разу не оглянулся. Я постоял минуту-другую, провожая его взглядом и борясь с мучительным ощущением, что грубость физического воздействия была, наверное, всё-таки излишней. Наконец мужчина скрылся за поворотом, страдания моей совести притупились, и я возвратился к своим хищным оцифрованным баранам и волкам. Но прежде, чем продолжить жестокую истребительную войну в мрачных компьютерных лабиринтах, пришлось мне низко раскланяться на шумные аплодисменты спасенных от хулигана киберпанков. Из холодильника появилась заветная картонка с «Туборгом», которую мы дружно и опустошили во славу Петуховки, рождающей таких былинных богатырей и храбрецов, как Филиппище.

А наутро вместе с моим сменщиком явился хмурый усталый мужчина в чёрном джинсовом костюме и ботинках "Т-34", — неофициальной униформе «Фагоцита». Он окатил меня с ног до головы холодным взглядом и молвил:

— Циклоп.

До меня не сразу дошло, что усталый мужчина хочет этим сказать. Ругается? А может, это добрый друг и защитник вечернего бузотёра, пресловутый Шурик Зуев? И сейчас метафорически предрекает, что в ближайшие минуты я буду наказан выкалыванием глаза за неуважительное отношение к позднему посетителю? Который на самом деле не случайно забредший пьяница, а самый главный «Предстоящий»? Или «Циклоп» — это пароль, отзыв на который мне полагается твердокаменно помнить, а я почему-то преступно не помню? Потом я как-то вдруг сообразил, что усталый мужчина назвал себя.

— Капралов, — сказал я в ответ, полнясь недоумением и нехорошими предчувствиями, и протянул Циклопу руку.

— Знаю, что Капралов. Собирайся, — сказал тот, без интереса оглядываясь по сторонам, и потёр огромное родимое пятно на лбу. Пятно было бордовое, похожее на делящуюся амёбу, поросло редкими короткими и жёсткими светлыми волосками. Мне подумалось, что возможно, единственный глаз эллинских циклопов именно так и выглядел. Руку мою Циклоп проигнорировал. — Ты тут больше не работаешь, переведен к нам, в «Фагоцит». Первый рабочий выезд сегодня, в восемнадцать ноль-ноль. Сбор возле базы. Базу знаешь?

— Нет, — сказал я.

— Нет? Ну как же нет? Это куда ты устраиваться приходил. Да, и ещё, — спохватился он. — Будь пораньше, я инструктаж проведу и амуницию выдам.

— А где Виталя? — севшим почему-то голосом спросил я. — Зом…

— А Виталю убили этой ночью, — сказал Циклоп, перебив меня на полуслове. Повернулся и вышел быстрым шагом.

Начал курить. Ольга пока не знает и это весьма хорошо. Может, брошу. Даже скорей всего. Последний раз я затягивался сигаретой на мальчишнике, перед свадьбой, исполняя обет, данный невесте: "Мужем — ни-ни!!!" Тому минуло… Жутко представить, сколько. Тогда, помнится, был «Данхилл», дорогой и ароматный. Сейчас — крупно порезанный табак-самосад. Он много ароматней «Данхилла» (здорово отдает грибами), притом совершенно бесплатен. Холщовый мешок с самосадом я отыскал на полатях, под ворохом таких же мешков с сушёными опятами, плодами шиповника и разными травками-корешками. Разведением табака в прошлом годе занимался тесть и даже начинал подымливать доморощенной махрой, рядясь в народнические одежды, но скоро бросил. То есть картуз, жилетку с серебряной луковицей антикварного брегета в кармашке и шёлковую рубаху при яловых сапожках да полосатых плисовых штанах он иной раз и одевает-обувает на праздничные гулянья. На Троицу, например, Пасху или на "День посёлка", совпадающий с точностью до ближайшего воскресенья с языческим Иваном Купалой. Но козью ногу больше не смолит. Я его отлично понимаю; понимание идет из глубин организма. Махорка вызрела столь зла, что даже сейчас, за полгода изрядно выдохнувшись, продирает не токмо до нутра, но до самых митохондрий и клеточных ядер. После первой же затяжки слезы выжимаются с ошеломляющим давлением: они брызжут, словно пущены из водяного пистолета — на полметра, а то и поболее. Глотку дерёт будто бороной, волосы по телу встают и вытягиваются во фрунт, а селезёнка ёкает и стремится оборваться к семи лешим.

Превосходно. Как раз то, что доктор прописал. Плохо одно: газеты нынче имеют очень уж узкие поля. Из чего мужику самокрутку-то завернуть, скажите на милость?

Но не закурить было решительно невозможно.

Дорожка к возобновлению вредной привычки началась со сравнительно безобидного, пожалуй, даже очаровательно-сентиментального эпизода семейной жизни.

Вернувшись намедни с работы, я первым делом, едва помыв руки, заглянул в горницу-светлицу, поцеловать ненаглядную доченьку, чей милый голосок звучал оттуда хрустальным колокольчиком. Машенька лежала прямо на полу, попкой вверх, и гладила огромного рыжего короткошерстого котяру. Зверь повернулся, я оторопел. Наглая его круглая морда до того мало отличалась от физиономии приснопамятного Суседка, что мне насилу удалось сдержать порыв перекреститься. А паче того, перекрестить кота. Те же бакенбарды и кисточки на ушах. Те же глаза разумного существа.