Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1 - Джакомо Казанова

— Вас должен удивить сей обычай, но он распространён в некоторых местах Швейцарии. Этот человек — влюблённый молодой крестьянин, отправившийся на свидание со своей невестой. Они проведут наедине всю ночь, но завтра утром он уйдёт ещё более влюбленным, поскольку она наверняка не уступит всем его домогательствам. Ежели бы она имела слабость удовлетворить желания своего жениха, вполне возможно он вообще не взял бы её, и тогда ей трудно было бы найти себе другого мужа.

На почте в Золотурне меня ожидало письмо мадам д'Юрфе, а в нём другое, вложенное внутрь, — от герцога Шуазеля к посланнику г-ну де Шавиньи.

XXII

1760 год

Взобравшись на возвышенность, откуда взгляд скользил по широкой равнине, которую, извиваясь, пересекала небольшая река, я обнаружил тропинку, и у меня возникло желание пройти по ней. Тропинка привела к лестнице, я спустился на сотню ступеней и оказался перед множеством отдельных будок, предназначенных, по всей видимости, для совершения омовений. Пока я осматривал место, ко мне подошёл почтенного вида человек и спросил, не желаю ли я принять ванну. На мой утвердительный ответ он открыл будку, и в тот же миг меня окружила целая толпа юных дев.

— Государь мой, — обратился ко мне хозяин, — каждая из этих девиц надеется добиться чести прислуживать вам во время купанья, и вам остаётся только сделать выбор. Ванна, служанка и кофе обойдутся вам всего в одно экю.

Я, как турецкий султан, смотрел то на одну, то на другую в этом рое зрелых красавиц и, наконец, бросил платок понравившейся мне более всех остальных.

Взойдя в мою будку, она заперла дверь и, не произнося ни слова и даже не поднимая глаз, с самым серьёзным видом раздела меня, завязала мои волосы полотенцем и, привычными движениями сняв собственные одежды, погрузилась вместе со мной в воду. Она принялась растирать мне все части тела, за исключением некоего места, которое я прикрывал обеими руками. Посчитав дело законченным, я спросил кофе. Она вышла из воды, и через дверь подали всё, что нужно. 

Хоть я и не разглядывал формы сей девицы, у меня не было никаких сомнений, что она обладает всем, что мужчина желает видеть в женщине. Правда, руки её могли бы быть несколько деликатнее, но их жёсткость можно было объяснить лишь тяжёлым трудом. В довершение всего, швейцарка имела не более восемнадцати лет. И все же я оставался холоден. Какая же могла быть на то причина? Возможно, из-за полнейшей натуральности её поведения, совершенно без той обходительности и кокетства, при помощи коих женщины столь ловко соблазняют нас. Так значит, мы любим только обман и искусственность! А может быть, для возбуждения чувств нам необходимо не более, чем угадывать все прелести под покровом притворного стыда? Но тогда лицо, остающееся открытым, должно бы являться самой незначительной частью, а на самом деле оно играет первейшую роль. Почему же именно лицо заставляет нас влюбляться? Каким образом только по красоте лица мы судим о женщине и прощаем ей, если сокрытые от глаза части тела не гармонируют с её прелестным лицом? Разве не более естественно и справедливо закрывать лицо и обнажать всё остальное?

Когда я вышел из ванны, она взяла полотенца и обтёрла меня, после чего подала рубашку и, оставаясь сама совершенно голой, занялась моей причёской.

Наконец она тоже оделась и застегнула мне туфли. Я дал ей одно экю за ванну и шесть франков для неё самой, однако с выражением презрения она возвратила мне сии последние, не произнеся ни слова. Я был огорчён, поняв, что обидел её, и удалился в довольно мрачном расположении духа.

Я получил письмо от моей доброй мадам д'Юрфе, в котором она просила меня оказать внимание жене знакомого ей генерал-лейтенанта, мадам де Ла Саон. Эта дама приехала в Берн, надеясь излечиться от безобразившей её ужасной болезни. Мадам де Ла Саон была особливо рекомендована избранному обществу города и всякий день устраивала ужины (у неё служил превосходный повар), на которые приглашала лишь мужчин. При этом предупреждала, что не отдаёт визитов, для чего, впрочем, имелись основательные причины. Я поспешил засвидетельствовать ей своё почтение. Но, Боже, какое печальное и зловещее зрелище!

Передо мной была чрезвычайно элегантно одетая женщина, сидевшая с изысканной грацией на оттоманке. Она поднялась ко мне навстречу, сделала учтивый поклон и, вернувшись на место, пригласила сесть рядом. Конечно, она не могла не заметить выражения моего лица, но, обладая, вероятно, привычкой к производимому на первый взгляд впечатлению, стала говорить самым любезным тоном, что вполне способствовало смягчению отталкивающего глаз зрелища.

Вот её портрет.

Мадам де Ла Саон была безупречно одета, руки её отличались изумительной белизной и приятнейшей полнотой, не говоря уже о плечах идеальной округлости. Платье с глубоким вырезом открывало совершенную грудь с двумя прелестными бутонами цвета нежнейшей розы. Если сказать ещё о туго затянутой талии и миниатюрной ножке, всё в ней могло бы возбуждать самую пламенную страсть. Но едва взгляд хотя бы одно мгновение задерживался на лице, жалость и ужас заступали место всех других чувств. То, что должно быть лицом, являло собой сплошной чёрный струп. Никакими силами нельзя было различить хоть какую-нибудь черту. И это безобразие усиливалось и делалось ещё более страшным из-за двух тёмных глаз, полных огня, и рта, лишённого губ, который она держала приоткрытым, показывая два ряда зубов изумительной белизны. Она не могла смеяться, потому что боль сжимающихся мускулов вызвала бы лишь слёзы. И все же она казалась довольной. Беседа её отличалась приятностью, шутки — остроумием, тонкостью и в согласии с тоном лучшего общества. Ей было не более тридцати лет. В Париже она оставила трёх очаровательных малюток совсем нежного возраста. Их отец — отменно красивый мужчина, преданно любил её и никогда не ночевал вне дома. Вероятно, немногие воины равнялись ему по отваге, но, несмотря на супружескую свою неустрашимость, он вряд ли имел достаточно смелости, чтобы вкусить сладость поцелуя. Несчастная женщина была обращена в сие плачевное состояние после первых родов и претерпевала его вот уже десять лет. Все медицинские светила Франции бесплодно старались исцелить её от сей чумы, и теперь она приехала в Берн, чтобы лечиться у двух знаменитых врачей, надеявшихся возвратить ей здоровье. Обещания подобного рода не сходят с уст всех практиков. Они или вылечивают, или нет, но если им жирно платят, у них всегда найдутся причины, чтобы свалить свои ошибки на самих несчастных больных.

Пока я разговаривал с ней и за приятной беседой начинал понемногу забывать о её лице, явился доктор, уже начавший давать лекарство. Это были капли, содержавшие ртуть.