Месть прошлого (СИ) - Гичко Екатерина

Почти убаюканная рассказом Майяри непонимающе моргнула, а лекарь почему-то ехидно посмотрел на закрытую дверь.

– Уже после рождения стало ясно, что с Ранхашем что-то не так. Очень вялый, болезненный, с плохой реакцией и малым весом. Лекари тут же его проверили и выявили редкую проблему – отклонения в строении сердца. Небольшие, но сердце – тот орган, механизм которого должен быть безупречен. А теперь представь его мать, – взгляд лекаря похолодел. – Её ребёнок родился с редчайшей болезнью. Именно её сын, которому она пророчила блестящее будущее. Она не могла и не хотела верить, что такая женщина, как она, могла родить нежизнеспособного ребёнка. Если Руахаш посчитал, что боги наказали его, то Менвиа решила, что оскорбили. Она была вне себя от ярости и гнева! Родить ребёнка с болезнью, от которой страдают слабосильные люди… – Шидай помолчал, переживая внутри вспышку гнева, и уже спокойнее продолжил: – Наверное, её можно понять. Всё-таки воспитывали её с мыслью, что она особенная, что достойна только лучшего, чуть ли не сами боги обязаны оказывать ей покровительство… Наверное, можно было бы понять, но я не могу. Настолько не могу, что готов шею ей свернуть!

Майяри подалась ближе к вскипевшему оборотню и прижалась к его боку.

– Я тоже не понимаю, – призналась она, и лицо Шидая смягчилось.

– Странный ты ребёнок, Майяри, – мужчина приобнял её. – Ты росла в суровых условиях, но в тебе нет жестокости.

– Она во мне есть, – не согласилась девушка.

– Я не про эту жестокость, – улыбнулся лекарь. – Я про жестокость, которая растёт из себялюбия. Себя тоже можно любить по-разному. Иногда эта любовь возвышает тебя, а порой затмевает глаза и ослепляет разум. И ты уже никого, кроме себя, не видишь. Ты видишь, Майяри. Поверь, видеть – это хорошо. Если ты видишь других, то твоё собственное отражение день ото дня будет красивее и заглядывать в зеркало станет приятнее. Поверь старому волку. У меня были моменты, когда я в зеркало смотреть не мог. Именно в такой период я и познакомился с Ранхашем. Шерех, видать, решил, что раз и у Ранхаша, и у меня шансы на жизнь низкие, то сложенные вместе мы как-нибудь выберемся. И ведь не прогадал, старый пройдоха! – Шидай рассмеялся. – Уже через три месяца я составил первый вариант печати. Прислушивался к сердечку моего мальчика, – в голосе мужчины разлилась нежность, – поправлял его ритмы, чтобы Ранхаш не задыхался и не деревенел от боли, и рисовал. Тогда она ещё была очень несовершенная, но с годами я её доработал, правда, появилось много лишнего, побочные эффекты… В целом не страшно, но иногда неудобно. Мне неудобно, – Шидай опять бросил красноречивый взгляд на дверь.

– А совсем вылечить никак нельзя? – расстроилась Майяри.

– Как тебе сказать? – Шидай почесал заросшую щетиной щёку. – В чём причина, я разобрался к моменту создания печати. Но лезть исправлять рискнул, только когда Ранхашу исполнилось восемь. Я два века не практиковался и подрастерял хватку. Да и пьянство, знаешь ли, твёрдости руки не способствует. Я сперва изучил врождённые недостатки сердца у людей, там они чаще встречаются, опять начал лечить, резать тела, ковыряться… кхм-м-м… А потом уже подправил сердце Ранхашу. Очень боялся, – признался оборотень. – Страшно разрезать грудь собственного ребёнка. Думал, никогда не решусь. Но Ранхашу было так сложно. Физически он развивался медленнее других детей и очень из-за этого переживал. Он не мог бегать с остальными, учиться ездить верхом… даже детский лук натянуть для него было сложно.

Майяри невольно приподняла брови. Лук, предназначенный для ребёнка-оборотня, и ей было сложно натянуть в восемь лет.

– И я решился. Месяц потом как в дурмане ходил, поверить не мог, что всё же не угробил мальчишку. И всё пошло на лад. Сердечко порой заходилось, сбивалось, но оно было всё ещё слабое. Со временем укрепилось. Как ему было не укрепиться? Ранхаш так носился, что я думал, ноги сотрёт! Он был слабее сверстников, и ему пришлось приложить много усилий, чтобы нагнать их. Знаешь, Майяри, я им очень горжусь. Ему было сложнее, чем многим, но он справился. Он очень старался, хотел стать сильным и не жаловался. А если плакал, то только в укромном уголке и мне в рубашку. Два года были наполнены опьяняющими успехами. А потом Менвиа вспомнила, что у неё есть сын. И, видимо, если судить по успехам в учёбе, всё же достойный такой матери! – мужчина опять вскипел и разъярённо прошипел: – Дай боги, чтобы в этом мире всё же не нашлось ребёнка, достойного такой матери! Дальше ты знаешь. Нас разлучили, и это пагубно сказалось на здоровье Ранхаша, проблемы опять участились, и его всё же вернули мне. После этого его здоровье улучшилось, он опять окреп, с возрастом проблемы случались всё реже и реже, но… – лекарь грустно улыбнулся, – они всё же случались. По-видимому, я что-то не досмотрел, что-то упустил, не доделал… Всё-таки не хватило опыта. Мне бы ещё раз посмотреть, нормально исследовать его…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Мужчина умолк, и Майяри нетерпеливо дёрнула его за рубашку.

– Что не так?

– Менвиа, – мрачно протянул Шидай. – Надо было всё-таки её отравить. Она так часто вмешивалась в нашу жизнь, указывала Ранхашу на семейный долг, якобы он обязан удвоить славу предков, говорила ему, что он Вотый, Вотый, Вотый! И это пришлось на самый бурный период его юности, когда хотелось делать всё по-своему, когда указки взрослых оскорбляли, когда чужое пренебрежение уязвляло, когда хотелось сотворить что-то, чтобы окружающие пожалели о своих словах. И он стал просто Вотым. Со временем волнения юности, побудившие его к этому перевоплощению, улеглись и исчезли, но исчезло и желание делать что-то для себя. Ранхаш стал равнодушен к себе. Помнишь, как мы уговаривали его ногу полечить? Он, кстати, опять хромает. Так помнишь? – девушка кивнула. – Вот так же я уговариваю его полечить сердце. Мне не позволяют этого делать.

– Так дайте усыпим его, свяжем…

– Я пробовал, – Шидай поморщился. – Но во сне сердце стучит ровно, спокойно. Мне нужно исследовать его в тот момент, когда оно взволнованно, когда его ритм сбивается, чтобы я мог определить, в какой именно момент происходит сбой, где он происходит, в какой части сердца. Ранхаш не хочет мне помогать! Если его сердце и начинает шалить, мне об этом не говорят. Зачем? Если тело придёт в негодность, значит, закончится его служба семье Вотый. Только и всего! А что со мной будет, это не так важно. Да, Ранхаш?

Дверь отворилась, открывая взглядам невозмутимого харена.

– Всё не так плохо, госпожа Майяри, – уверенно заявил он. – Моё сердце болит редко, очень редко. И это не те боли, что мучили меня в детстве. Печать прекрасно справляется и вмешивается даже тогда, когда её помощь не требуется.

– Печать справляется, потому что я рядом, – осадил его Шидай, – а ты постоянно норовишь смыться куда-нибудь без меня.

– Господин Ранхаш, – Майяри – немного сонная и странно спокойная – посмотрела на харена, – как я могу вас полюбить?

Повисла тишина. Лицо Ранхаша дрогнуло, и он растерянно моргнул, чувствуя, как внутри умирает уверенность во взаимности Майяри.

– Вы ведь безответственны в отношении тех, кто вас любит, – продолжила девушка. – Господин Шидай любит вас, ваша смерть причинит ему ужасную боль, а вы не хотите постараться, чтобы оградить его от этого. Если я полюблю вас, то мне будет так же больно. Наверное, как вам в детстве. Такая боль может убить.

Сердце кольнуло нечто отдалённо знакомое. Родом из детства. Даже вспомнилось…

– Боги, Ранхаш, за каким хреном ты туда полез? – отец дрожащими руками пытался вытереть его влажное лицо, словно не осознавая, что сперва следовало высушить волосы, с которых вода опять натекала. – Я же запретил ходить на обрыв!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Мальчик сам дрожал от пережитого страха. Отец много раз говорил, что обрыв над рекой – место опасное. Но он никак не ожидал, что земля обвалится под ногами и его утянет в воду. Боги милостивы, папа услышал его крик и спас.

– Господи, Ранхаш…

Отец обессиленно опустился на землю и закрыл дрожащими руками лицо.