Кирилл и Мефодий - Юрий Лощиц

Узнав о размерах готовящейся расправы, Борис изготовился было к отпору, но почти тут же запросил мира и пощады. И — чего уж ромеи никак не ожидали! — вдруг выразил желание… креститься. И не только сам, но и весь его двор, и весь народ болгарский крестится.

В чистоту такого намерения многие бывалые ромеи отказывались верить. Молодой, но коварный хан просто-напросто петляет, выигрывая время. Кровь разбойных кочевников уже отравлена неизлечимой ненавистью и завистью. Допустимо ли забыть, какие кровавые погромы учинял в предградьях Константинополя лютый хан Крум? Сколько вырезал беременных женщин, священников и монахов, сколько храмов превратил в груды камней! А его отпрыски надолго ли поумнели? Болгары ловки просить мира, но ещё ловчее вероломно его нарушать.

И всё же именно теперь, когда Константин с Мефодием готовились к отправке в неблизкий путь, при дворе и в патриархии намечалась ещё одна подготовка, но куда более размашистая, с сугубым усердием.

Крестить не одного лишь правителя, но сразу и всех его подданных, целую страну, — такое предстояло впервые за пятисотлетнюю историю христианской империи Константина Великого. При сравнении с подобным событием отправка малочисленной миссии к князю Ростиславу как-то вдруг потерялась, поскромнела в своём значении. К болгарам отбудет сразу многое множество священников во главе с епископом. Сам Михаил III пожелал быть крёстным отцом Бориса, которому будет дано во святом крещении новое имя, какое носит и сам император, — архистратига Михаила. Да и старый языческий титул хана теперь уже неприличен будет правителю-христианину. Патриарх Фотий приготовился отправить крещаемому князю большое пастырское послание. В письме этом — пространная вероучительная часть, с доступным объяснением главных догматов церкви, с толкованиями Символа веры, переиначить смысл которого тщились ересиархи давние и пытаются еретики новейшие. Есть в его послании и рассказ о семи Вселенских соборах, трудами которых созидались неколебимые основания Христовой веры… О содержании письма солунские братья могли слышать от самого патриарха. Он ведь и их никак не отпустит в новую дорогу без отеческого благословения. И без пастырского послания, которое доверяет вручить князю Ростиславу.

…О болгарах, настырном и неугомонном северном соседе империи, Мефодий и Константин наслышаны были с малых лет. Для каждого ромея, где бы ни жил он и чем бы ни занимался, это непредсказуемое соседство было такой же стихийной данностью, как рык грозового вала или напор суховея, или подземные толчки, что заставляют с колотящимся сердцем выскакивать из-под кровли.

Более двух веков назад, едва стали смиряться византийцы с тем, что их балканские пограничья, а также земли Эпира и Пелопоннеса самовольно заселены сразу несколькими многолюдными племенами славян, как при устье Дуная объявилась болгарская орда хана Аспаруха.

В Царьграде и до этого кое-что знали о существовании болгар. При императоре Ираклии двор даже принимал хана Курбата, важного булгарского вождя, прибывшего погостить в стольный град с большой свитой и многими подарками из своих приазовских степей. Этот предводитель неисчислимого становья язычников запомнился ромеям тем, что вдруг — от особой растроганности или из любопытства? — пожелал креститься. Вот ведь как давно случилось и как совсем недавно аукнулось!

Пять сыновей, которым тот Курбат оставил в наследование народ и землю, предпочли властвовать порознь и вскоре были вытеснены со своих пастбищ войсками хазарского кагана.

Аспарух, третий по счёту сын Курбата, увёл свою орду на запад, переправился через Днепр, потом через Днестр и напоследок устроил большую стоянку на островах дунайской дельты.

Ромеи посчитали такое поведение пришельцев даже выгодным для себя, поскольку болгары, как выяснилось после первых разведок, добровольно принимали на себя обязанности пограничной службы на случай какого-нибудь очередного аварского нашествия.

Возможно, Аспарух в свите родителя тоже любовался в своё время Царьградом. Не потому ли с Дуная потянуло его на юг, поближе к стенам великой столицы? Это были уже пределы собственно византийские, но сравнительно малозаселённые и потому недостаточно надёжно охраняемые. Он же, как и всякий кочевник, считал доблестью прихватывать то, что плохо лежит.

Продвижение сопровождалось мелкими воинскими стычками и растягивалось на годы. Выйдя к Варне, хан вдруг обнаружил на своём пути поселения славян из племени северитов. Хотя они тоже были здесь пришельцами, но оказались людьми с куда большим опытом обживания занятой земли. Потому что уже пустили тут корни. И не такие, как у травы, а такие, как у деревьев. Они жили с самочувствием людей оседлых, хорошо приученных пахать, сеять, косить, вязать снопы, выбивать зерно из колосьев цепами. Они настроены были жить здесь постоянно, а не срываться посреди ночи со всем скарбом, чтобы нестись, не разбирая дорог, невесть куда.

С того времени и начались самые для ромеев загадочные отношения между двумя чужими языками, без спросу объявившимися на Балканах. Походило на то, что вождь болгар решил не наживать себе нового врага, а обзавестись союзниками против византийцев. Какой-то договор между теми и другими неминуемо должен был завестись. Но какой, если болгары и славяне не имели ни своего письма, ни языкового родства? Ну, хотя бы такой договор, что постоянно возникает на торгу, когда продавец развязывает мешок с зерном, а покупатель бренчит медью в мешочке, пришитом к поясу. Или такой, когда он и она обмениваются только пылкими взглядами, договариваются одними лишь глазами. У Аспаруха больше было крепких мужчин-воинов, чем женщин. А у славян так много оказалось опасно-глазастых девушек и праздно-зрелых вдовиц. Красивая женщина и самого грубого вояку обучит говорить и петь по-своему.

Походило на то, — с византийской насмешливой стороны глядя, — что болгары договариваются со славянами Мизии о верховной власти своего хана и его боилов и багаинов над ними, а славяне взамен договариваются о власти своего языка над болгарами. Иначе как ещё понять эту общую загадку их непредвиденного союза? Где и у кого такое случалось, чтобы покорители начали перенимать язык покорённых? Пусть не сразу, а через два-три поколения, но всё же начали. И пусть не упрямые мужья, но их дети от славянок залепетали на языке матерей.

Впрочем, Аспарух немного оставлял грекам времени для подшучивания над своими хитростями. Один из его сильных воинских толчков в имперские стены даже принудил василевса Константина Погоната заключить с ханом позорный для себя мир и выплачивать болгарам дань. Вряд ли Аспарух рассчитывал, что так теперь будет всегда и что в конце концов он завладеет самим Царьградом. Но уж точно в мечтах ему виделась держава, не уступающая в мощи и богатстве колоссу Второго Рима.