Мехлис. Тень вождя - Юрий Рубцов

Крайне отрицательные отзывы дал член ВС начальнику артиллерии Западного фронта генерал-полковнику артиллерии И. П. Камере и командующему 33-й армией генерал-полковнику В. Н. Гордову. «Стиль работы — штаб по боку. Болтовня и разглашение тайны по телефону», «ненависть к политсоставу и чекистам» — после таких оценок оба генерала были отозваны с Западного фронта.

Получив явное одобрение вождя (иначе комиссия Ставки не сработала бы в точности по рецептам Мехлиса), Лев Захарович с новыми силами взялся надзирать за командующими. И докладывал, докладывал… Дважды за неполный год по его сигналам снимали с должности генерала Петрова.

Впервые это произошло всего спустя полтора месяца, как Иван Ефимович стал командующим 2-м Белорусским фронтом. Свет на обстоятельства дела проливает в своих мемуарах генерал Штеменко: «Замена И. Е. Петрова была произведена по личному распоряжению И. В. Сталина. Однажды, когда мы с Антоновым (первый заместитель начальника Генштаба. — Ю. Р.) приехали в Ставку с очередным докладом, Верховный Главнокомандующий сказал, что член Военного совета 2-го Белорусского фронта Л. З. Мехлис пишет ему о мягкотелости Петрова, о неспособности его обеспечить успех операции («Багратион», по освобождению Белоруссии. — Ю. Р.). Мехлис доложил также, что Петров якобы болен и слишком много времени уделяет врачам. Для нас, — подчеркивает Штеменко, — это оказалось полной неожиданностью. Мы знали Ивана Ефимовича как самоотверженного боевого командира, целиком отдающегося делу, очень разумного военачальника и прекрасного человека».[178]

Насколько Петров оказался выше духом своего визави, он показал тут же. «Учитывая психологическое состояние И. Е. Петрова, можно было ожидать, — пишет далее Штеменко, — что он в своем докладе (во время процедуры его смены генералом Г. Ф. Захаровым. — Ю. Р.) не поскупится на мрачные краски, допустит преувеличение трудностей… Но ничего подобного не случилось… Петров докладывал правдиво. Для него и в данном случае превыше всего были интересы дела, а личная обида отодвигалась на задний план».

Так случилось, что Мехлис с Петровым вновь встретились на 4-м Украинском фронте. Сталин не забывал, что в свое время тот немало наговорил ему плохого о бывшем командующем. Спрашивается, зачем же тогда надо было направлять Льва Захаровича именно на этот фронт, растравляя старый конфликт? Из принципа: разделяй и властвуй? Да, именно так. Время показало, что Сталин, определяя пригодность Петрова, как военачальника, больше прислушивался не к подлинным авторитетам, а к тому же Мехлису.

Во время наступления в Карпатах в сентябре 1944 года Верховный послал на действовавшие по соседству 1-й и 4-й Украинские фронты маршала Жукова, чтобы ускорить продвижение наших войск. Одновременно он поручил узнать, насколько сработались командующий 4-м Украинским фронтом и член Военного совета. Жуков высоко оценил профессиональные качества командующего. Доложил также: «С Мехлисом Петров работает дружно, и Петров никаких претензий к Мехлису не имеет». Штеменко добавляет от себя: «Эта приписка маршала была свидетельством величайшей личной чистоты и терпимости Ивана Ефимовича Петрова, который разобрался в Мехлисе, понял, если можно так сказать, особые черты его характера и нашел в себе силы сотрудничать с ним, как того требовали долг и совесть коммуниста».

За развитием отношений двух руководителей 4-го Украинского фронта имел возможность наблюдать такой тонкий психолог и проницательный человек, как Константин Симонов. Он сопровождал командующего фронтом и члена Военного совета при их совместных выездах в штабы 1-й гвардейской и 38-й армий, наблюдал их в быту. На первый взгляд, в их отношениях не было чего-то необычного, даже в мелочах.

Вот, например, идет обед в штабе генерала A.A. Гречко. «Мехлис с абсолютно неожиданной для меня ловкостью взял бутылку водки, обил о стену сургуч и, стукнув ладонью по дну, выбил пробку.

 — По вашему методу, — сказал он Петрову.

 — Но с нововведением, — сказал Петров, — о стенку сургуч — это уж вы сами.

Когда на столе появился обед, Мехлис сказал, что для экспромта это великолепно.

 — У Гречко экспромтов не бывает, — усмехнувшись, сказал Петров».

Но тишь и гладь оказывалась только на поверхности. «Несмотря на внешнюю вежливость и корректность в их отношениях, несмотря на выдержку Мехлиса, я чувствовал, — вспоминал Симонов, — что где-то в глубине души эти люди не слишком хорошо относятся друг к другу, и причем по деловым причинам.

Петров, видимо, не хотел ни малейшего вмешательства Мехлиса в оперативные дела и, подчеркивая это, почти никогда, даже из вежливости, не обращался к нему за советами по этим вопросам. А Мехлис, как я это заметил еще раньше, кажется совершенно сознательно, подчеркнуто устранился от всякого участия в решении оперативных вопросов».[179]

Устраниться-то устранился, но компромат накапливал. И очень скоро пустил его в ход. Как и на 2-м Белорусском фронте, Петров не без участия «бдительного» члена Военного совета в марте 1945 года был от должности командующего освобожден. Причем в обоснование своей позиции Лев Захарович вновь напирал на «болезненность» генерала Петрова.

О технике действий члена Военного совета фронта рассказал в своих воспоминаниях бывший командующий 38-й армией, входившей в состав 4-го Украинского фронта, Маршал Советского Союза К. С. Москаленко. В середине марта 1945 года, когда обозначились затруднения с только что начавшейся Моравско-Остравской наступательной операцией, его вызвали на командный пункт фронта. В ходе беседы Петрова и Мехлиса с Москаленко о причинах заминки член Военного совета записал соображения командарма и через голову командующего передал их в Москву по телеграфу. Ставка срочно потребовала от Петрова доклад. В тот же день, 17 марта, на фронт пришла следующая телеграмма за подписью Сталина и начальника Генштаба генерала армии А. И. Антонова:

«Лично Петрову и Мехлису.

Ставка Верховного Главнокомандования считает объяснения генерала армии Петрова от 17.3.1945 г. неубедительными и указывает:

1. Командующий фронтом генерал армии Петров, установив неполную готовность войск фронта к наступлению, обязан был доложить об этом Ставке и просить дополнительное время на подготовку, в чем Ставка не отказала бы. Но генерал армии Петров не позаботился об этом или побоялся доложить прямо о неготовности войск.

Член Военного совета фронта генерал-полковник Мехлис сообщил в ЦК ВКП(б) о недочетах в подготовке и организации наступления только после срыва операции, вместо того, чтобы, зная о неполной готовности войск, своевременно предупредить об этом Ставку…»

Ставка «последний раз» предупредила командующего фронтом. А через неделю, хотя дела на 4-м Украинском пошли куда лучше, Петров отправился к новому месту службы — начальником штаба 1-го Украинского фронта. Симонов оставил запись разговора с членом ВС, состоявшегося у них в это время. На замечание писателя, что Иван Ефимович — очень хороший человек, последовало: «Да, — сказал Мехлис с какой-то особенно сухой нотой в голосе. И мне показалось по этой ноте в голосе, что он принуждает себя быть объективным. — Он добрый и общительный человек. Он, это безусловно, один из лучших у нас специалистов ведения горной войны. Это он знает лучше многих других. Может быть, даже лучше всех. Но он болезненный человек. Знаете вы это?

 — То есть как — болезненный? — переспросил я.

 — Так вот. Бывают болезненные люди, но… — Мехлис на секунду остановился. — Но мы об этом с вами поговорим при других обстоятельствах».

К этой теме собеседники не вернулись, иначе мы узнали бы более подробно об иезуитстве Льва Захаровича. Характерно, что он все же не утерпел и поинтересовался, какой именно разговор состоялся у Симонова с Петровым перед отъездом последнего с фронта. «В вопросе Мехлиса «что он вам говорил?» я почувствовал желание узнать, — вспоминал писатель, — какие чувства испытывает Петров после своего снятия и не считает ли, что обязан этим снятием ему, Мехлису». В народе по такому случаю говорят: знает кошка, чье мясо съела.

Что касается самого члена ВС, то о его освобождении от должности и речи не было, хотя, как видим, упрек в запоздалом докладе «наверх» он все же заработал.

Под напором таких фактов рушатся расхожие, благодаря усилиям официальной советской пропаганды, представления о предназначении членов военных советов. За велеречивыми формулировками о них, как «представителях партии в Вооруженных Силах», во многих случаев скрывалась практика негласного контроля командующих и других должностных лиц фронтов и армий. В сущности, сохранялась, правда, несколько видоизмененной, система, уходящая корнями в Гражданскую войну, когда к командиру-военспецу приставлялся комиссар для гласного надзора и контроля. Теперь такой надзор не афишировался, но даже переход к единоначалию в 1942 году не смог сломать этой системы. С точки зрения политической верхушки страны никакое должностное положение командира-единоначальника не освобождало его от политического надзора. И горе было тому члену Военного совета, который этой, неписано возложенной на него функцией, пренебрегал. Усердие же здесь весьма поощрялось. Так что у генерала армии М. А. Гареева есть немалые основания для высказанной им точки зрения, что членам военных советов ставились в вину не упущения в воспитании личного состава, не низкое состояние наступательного духа войск, не провалы операций и даже не большие потери, а «несвоевременные доносы, что, оказывается, считалось их главной функцией» (курсив Гареева. — Ю. Р.).[180]