Рожденные на улице Мопра - Шишкин Евгений Васильевич

— Лучше не придумать! — ответил усастенький, молодой и симпатичный прапорщик Кассин. Закинул на шапку капюшон, руки по-граждански глубоко сунул в карманы. — Служить будешь в артполку. В основном — стрельбы, учения… Ближний городок за двадцать верст. Увольнения — на сопки. КПП и заборов у нас нет.

— Женщины?

— Олениху дикую поймаешь — она будет тебе женщиной. На офицерских жен не вздумай смотреть. Мужья башку открутят. К тому же все друг про друга всё знают… Для офицеров тут развлеченье — водка. Для ихних баб — сплетни. В общем, служба как служба. Год за полтора идет.

Навстречу сгорбленному Алексею и Кассину прошагали вереницей четверо военнослужащих с автоматами на плече. Впереди — сержант, разводящий; часовые шли на пост, в валенках.

— Весны на севере не бывает, — добавлял красок прапорщик. — Резко вдарит тепло — за неделю все зацветет… Ступай, Ворончихин, в штаб! Найдешь там капитана Пряникова, начальника строевой части. Он тебя определит. — Кассин пожал Алексею руку и скрылся в метели.

Сквозь пляшущийся снег Алексей обозрел несколько домов армейско-казарменной архитектуры, плац, котельную с трубой и дальше — жилые офицерские пятиэтажки. За домами, сквозь снежную кутерьму, мутно прорисовывались сопки, покрытые снегом. На них, будто щетина, росли низкорослые березки.

В штабе Алексей с ходу нашел строевую часть, но прежде чем торкнуться туда, навострил уши. За дверью стоял ор. Кто-то изобильно перчил матюгами:

— Я же тебя не называю козлом, педерастом (мат-перемат). Я же тебе не говорю, что ты сукин сын, урод (мат-перемат). А почему? Потому что я человек воспитанный и культурный. Поэтому и от тебя требую культуру и воспитание! Культуру работы с важными документами…

Шефом-наставником строевой части оказался проворный щекастый капитан, стриженный «под бобрик»; при курении капитан щерился и держал сигарету зубами. Он нашкуривал маленького очкастого ефрейтора-писаря Глебова.

Алексея Ворончихина «строевик» встретил еще доброжелательнее, чем прапорщик Кассин:

— Попался, братец кролик! Чего умеешь делать?

— Всё, товарищ капитан! Даже лысины стричь.

Капитан Пряников завелся с пол-оборота, с веселыми матюгами отчитал Алексея: дескать, лысины стричь «каждый могёт, а ты вот выучись их стричь лёжа…» Вдруг капитан Пряников резво спросил, глядя в Алексеев послужной лист:

— В Москве в университете учился? Незаконченное высшее? (Восторженный мат-перемат.) Тогда пойдешь в батарею управления, к Запорожану. Скоро мы будем передвижной пункт начальника разведки делать. Приезжает к нам один хитрый кадр. Майор из московской академии (мат-перемат). Ты с ним, похоже, сладишь. Отделение тебе под командование дадим… Комсомолец?

— Никак нет!

— Почему в учетной карте написали, что комсомолец?

— Балбесы, товарищ капитан. Одно слово — пи-саря… — Алексей покосился на очкарика ефрейтора. — С профсоюзом перепутали.

Стоял вечер, но темно не было: на заполярных широтах начинался долгий полярный день. Идя в казарму, Алексей крутил головой, выискивал в округе что-то приглядное, красочное. Все было серо-бело-черным: кирпичи казарм и солдатские шинели серые, снег белый, сапоги черные.

Командир батареи управления капитан Запорожан оказался высоким, сутулым, кривоногим, с длинной худой шеей и маленькой головой. Он сидел в прокуренной насквозь канцелярии с шепелявым лейтенантом-двухгодичником Волошиным (вся батарея звала его шепеляво: Волофын). Комбат и взводный играли в шахматы. Дымно курили.

Алексей по-уставному, отточенно доложился:

— Прибыл для дальнейшего прохождения службы.

Комбат крепко пожал ему руку жилистой рукой, но при этом даже не улыбнулся. Сурово сказал:

— Иди отдыхай. Если деды начнут залупаться, не ссы! Сразу бей в рыло. В рыло! — У капитана Запоражана даже челюсти свело от злости, будто он сейчас сам начнет каким-то задиристым «дедам» стучать в рыло.

По сравнению с учебкой, с ее начищенностью и уставными отношениями, порядки здешней «линейки» показались чудовищным раздольем. После вечерней поверки, «отбоя» и ухода батарейного старшины, прапорщика Максимюка, жизнь казармы с приглушенным светом не только не затихла — взбодрилась. В ленкомнате зазвучала гитара, и тонкий тенорок под нехитрый трехаккордный аккомпанемент повел песню «Писем ждет твоих солдат и верит…» Из каптерки почуялся аромат жареной картошки. Откуда-то из угла спального помещения противно разлился запах тройного одеколона, который, видать, кто-то с кем-то распивал; повсюду поплыл дым табака.

По казарме бродили несколько странных полупьяных солдат в парадных кителях с аксельбантами и кальсонах. Они шаркали тапками, курили, хохотали с ужимками и называли себя в третьем лице «дембель Советской Армии». Даже дневальный «на тумбочке» не думал стоять на тумбочке, в широко расстегнутой гимнастерке, под которой зебрилась тельняшка, бродил по казарме, потрясал пристегнутым к ремню штык-ножом и отдавал приказания другому дневальному, низенькому узбеку с круглым, смуглым, как пригорелый блин, лицом. Низкорослый узбек свирепо ругался сам с собой, с азиатским акцентом, не договаривая окончаний и мягких согласных, особенно на «ять».

— Опят бардак, блят! — злился он и натирал щеткой, надетой на сапог, намастиченный пол.

Алексей забрался в койку второго яруса. Уснуть не мог, ловил в полутемной казарме голоса и звуки. Слышались всплески эмоций картежников, они невдалеке на нижней койке резались в «буру», подвесив к верхней койке фонарь; донеслись их ехидные рассуждения:

— Новенький сержант прикатил. Может, пощупать за вымя?

— Успеется. Пускай харю мочит.

— А чё? Сразу надо отправить очко чистить.

— Сизый, не суетись под клиентом. Сдавай!

— Он в университете учился. В Москве, — услышал Алексей голос ефрейтора-писаря Глебова. — Ему Пряник отделение при начальнике разведки отдает.

— Ах, из Москвы! Ну, москвичи в армии — самые чмошники. Счас мы его построим в колонну по шесть…

— Родом он не из Москвы, — прибавил Глебов.

— А это те же яйца, только в профиль!

Противно задребезжала внутри струна страха. Алексей стиснул зубы, для храбрости припомнил суровое лицо комбата Запорожана, его слова «В рыло!» Алексея больно ткнул кулаком в плечо среднего роста крепыш в тельняшке. Рявкнул в ухо:

— Сержант! Три секунды — подъем!

— Больше ничего не хочешь? — на грани срыва удержался Алексей, ответил спокойно.

— Борзый, что ли? Подъем, я сказал! — Он опять ткнул кулаком в бок.

Алексей быстро спрыгнул с койки, с разбуженным гневом, горячо дыша, почти нос к носу уткнулся в обидчика, заговорил шепотом:

— Пойдем на улицу! Один на один! Без свидетелей! Пойдем! Один на один! Ну? Деремся на кулаках. Можно без сапог, босыми… Ну? Пойдем!

Поблизости, почти рядом раздался голос:

— Сизый, оставь его! Потом разберетесь.

Обидчик отступил. Но поражения своего не засчитал, схватил подушку с койки Алексея, рыкнул:

— За подушкой придешь!

— Прибегу, — тихо кинул Алексей, вглядываясь в лицо парня, который изолировал забияку Сизого.

— Я ту же учебку под Питером прошел. Полгода назад приехал. Теперь черпак… Артем Кривошеин. — Он протянул руку для знакомства. — Сизого не боись. Тут похлеще есть. Пойдем в курилку перекурим. Про майора Зыка расскажешь.

Алексей надел портки и сапоги с портянками, прежде чем идти за Артемом. Курилка смежно граничила с просторной умывальной комнатой, где по обе стороны шли ряды раковин. Здесь, возле умывальников, стояла группка солдат — кто в тельняшке, кто в нательной рубахе, кто по полной форме. Они все напряженно курили, говорили тихо, заговорщицки, и в то же время не таясь. Среди них выделялся верховод Нестеров, которого все звали Нестором, с худым лицом, худым острым носом и пронзительными глазами. Глаза у него лихорадочно блестели.

— Сапогами не бить. Только руками, только в морду. Чтоб завтра вся морда оплыла… Иди зови! — приказал Нестор одному из товарищей.