Волосы Вероники - Вильям Козлов

Древние философы утверждают, что, будь человек вечен, он добровольно отказался бы от этого дара небес. Всему свое время, как сказано в Библии. В Библии рассказано об Агасфере — вечном страннике. Осужденный богом на вечные скитания, он мечтает лишь об одном: остановиться и умереть. И смертные не только не завидуют бессмертному — они жалеют его.

Каждый человек в отдельности смертен, — говорит Монтень, — но в своей совокупности люди вечны. Поэтому уметь наслаждаться прожитой жизнью, означает жить дважды.

Размышляя о жизни и смерти, о бесконечности мироздания, я иногда вдруг ощущаю себя пылинкой в космосе, а всю нашу Вселенную — большим атомом, внутри которого двигаются по орбитам электроны, протоны, нейтроны — все видимые и невидимые — вселенные. А существуют еще большие атомы, о которых мы и не подозреваем, потому что они находятся за пределами познания человека. Иногда мне кажется, что время тоже величина непознанная, может, вся жизнь нашей Вселенной — это мгновение. Ученые, расщепляя когда-то неделимый атом, открывали все новые и новые частицы, им конца не видно. Может, в этом микромире тоже существуют свои вселенные, солнечные системы, планеты, миры?.. И мы — один из этих бесконечных миров?..

Вот какие мысли навеял мне сон.

Мороз в таком влажном городе, как Ленинград, сразу вызывает гололед. Вроде бы тротуар чистый, но на самом деле на нем тонкая пленка льда. Молодые люди идут быстро, заметив отполированную до блеска ледяную дорожку, с разбега катятся по ней, а пожилые люди ступают осторожно, у многих в руках зонты с длинными ручками или палки с резиновыми наконечниками. Остряков говорил, что в палату во время последнего гололеда поступили четверо пострадавших с переломами.

Моя старая спортивная закалка помогает устоять на ногах, сбалансировать свой вес, а уж если падаю, то так, чтобы ничего сильно не ушибить.

И еще у меня привычка держаться подальше от крыш домов. Однажды передо мной, причем в морозный день, сверху с раскатистым громом обрушилась на тротуар гигантская сосулька. Это ветер, по-видимому, долго сотрясал карниз, к которому она прилепилась. Все-таки природа бывает бережна с людьми: самые разрушительные многотонные космические «гости», как правило, упали в пустынях, незаселенных местах, взять хотя бы все тот же Тунгусский метеорит. Сколько бы он бедствия причинил, упади на город! А он упал там, где человеческая и нога-то не ступала. Не слышал я, чтобы хоть один человек погиб от прямого попадания в него и мелкого метеорита.

Уже подходя к институту, я невольно обернулся: мне показалось, что за мной кто-то наблюдает. Почему мы чувствуем чужой взгляд? Кто из нас в детстве не вперял свои глаза в спину какого-нибудь незнакомого человека и не внушал ему мысленно: «Оглянись, дядя, оглянись!» И незнакомец, как правило, оглядывался, а мы весело смеялись, не задумываясь, что же такое произошло?..

К вечеру мороз спал, под ногами уже хлюпала грязная вода, перемешанная со снегом, небо над крышами было стального цвета с коричневыми пятнами. Ожившие голуби беспечно разгуливали на дорогах. Последнее время я стал часто замечать раздавленных колесами голубей. Перестав бояться человека, они не опасаются и машин. Водителям даже приходится сигналить, чтобы голубиная братия очистила дорогу. Среди сизарей я заметил галку. Она ничуть не боялась прохожих, ловко шныряла между ногами, отбегала в сторону на тонких ногах, когда близко проносилась машина, и клевала какие-то невидимые крошки.

У меня опыта конспиративного подполья в тылу врага не было, но тем не менее, пройдя два-три квартала, я понял, что за мной кто-то следит. Сначала я смеялся над собой, потом стал косить глазами по сторонам и неожиданно оборачиваться. Мои старания скоро увенчались успехом: я обнаружил идущего за мной по другой стороне тротуара мужчину в пыжиковой шапке. Миша Март обещал мне такую же, но вот уже почти полгода, как от него никаких известий; я как-то поинтересовался у Боба Быкова, где Миша, тот пожал плечами и сказал, что сам давно его не видал. Впрочем, при Мишиной подпольной профессии «доставалы», а точнее, спекулянта по шмоткам, могли возникнуть и непредвиденные осложнения с милицией, а то и с правосудием.

Для того чтобы проверить, действительно ли солидный гражданин следит именно за мной, я тут же применил классический прием, почерпнутый из детективных фильмов: взял и свернул в первую же попавшуюся улицу. Если я все напридумывал, то гражданин пойдет себе дальше по Владимирскому, а я могу остановиться у пивной и посмеяться над своими нелепыми подозрениями.

Гражданин свернул вслед за мной. И тогда, чтобы убедиться окончательно, что за мной, как говорят разведчики, увязался «хвост», я опять же поступил точь-в-точь, как не раз показывали в кино: снова круто свернул на другую улицу, потом заскочил в ближайшую парадную и, взбежав на второй этаж, стал пристально следить в широкое окно за улицей. Гражданин в пыжиковой шапке появился на углу, остановился, стал рассеянно озираться, но в парадную, где я укрылся, не вошел, а повернул к пивной, — наверное, по его мнению, подозрительный гражданин в клетчатой кепочке с блестящей пуговкой — это я, значит, — не мог миновать злачного места.

Стоять на лестничной площадке и глазеть на улицу было глупо. Я решил помочь гражданину, спустился вниз, перешел улицу и открыл дверь в пивную. Он расположился у широкого окна, даже гардину немного отодвинул, чтобы лучше была видна улица. Свою роскошную шапку он снял, волосы у него были густые по бокам, а со лба заметно отступали, да и на темени розовела маленькая, с юбилейный рубль, плешь. За столиком, кроме него, никого не было, я решительно направился к нему и, спросив, свободно ли, уселся напротив. Секунду мы пристально смотрели друг другу в глаза, он первым отвернулся и, подозвав официанта, заказал кружку пива и закуску.

— Я слушаю вас, — сказал я, когда официант поставил кружки и тарелки из нержавейки со скумбрией и брынзой на стол.

— Что? — разинул он рот, впрочем тут же поднес к нему кружку, с достоинством отхлебнул свежего пенистого пива, закусил брынзой и только после этого посмотрел на меня.

Я никогда не видел этого человека, в этом я бы мог поклясться, и все-таки что-то в его крупном лице проглядывало неуловимо знакомое. Щеки у него крепкие, чисто выбритые, серые глаза близко сдвинуты к прямому с широкими крыльями носу. На мясистом подбородке небольшая бородавка. Неприятным его лицо нельзя было назвать, наверное, когда он смеется, даже становится симпатичным, зубы у него белые, видно совсем не знакомые с бормашиной. Несколько громоздок, излишне полный, даже сквозь ратиновое зимнее пальто выпирает живот, но еще не до такой степени, когда человека называют толстяком. Если бы мой преследователь позанимался спортом, он быстро обрел бы хорошую форму.

— Выкладывайте, что там у вас, — поторопил я, видя, что он не собирается шевелиться. — Может, вы меня за кого другого приняли? Сдается мне, что я вас никогда не видел.

— Зато я вас хорошо знаю, — весомо уронил он. Серые глаза его стали суровыми. — Лучше бы, конечно, я вас никогда не знал…

— А мне, наоборот, просто не терпится с вами познакомиться, — сказал я. — Первый раз в жизни за мной увязался «хвост»!

— Хвост? — удивился он.

— А ловко я от вас скрылся? — поддел я его. — Плохой из вас вышел бы разведчик…

— Моя фамилия Новиков, — спокойно сказал он, и все встало на свои места.

Встреча эта рано или поздно должна была состояться, что ж, пусть это будет в захудалой пивной неподалеку от Невского… Почему-то вспомнилась строка из песни Высоцкого: «В Ленинграде, городе, у Пяти Углов, получил по морде Саша Соколов…» А может быть, Вася или Петя? Какая разница?..

— Вы не работали в милиции? — спросил я.

— Ах, вы об этом… — криво усмехнулся он. — Мне нужно было поговорить с вами.

— Я к вашим услугам, — сказал я и про себя рассмеялся: чего это я заговорил языком минувшего столетия? Может, еще перчатки с ним будем швырять в лица друг другу? Пригласим секундантов?..

Руки у него большие, на пальце толстое обручальное кольцо. Глотнув пива, он снова закусил брынзой, наконец поднял на меня глаза. Они у него, надо признать, не глупые.

— Я знаю, вы ни в чем не виноваты… — начал он.

— О какой вине вообще может идти речь? — перебил я.

— Наверное, во всем я один виноват, — мрачно усмехнулся он. — Вы или кто-нибудь другой, какая разница?

Я молчал. Судя по всему, скандала не будет. Муж Вероники, по-видимому, смирился, но тогда за каким дьяволом он как пришитый ходил за мной? Теперь я был уверен, что и утром он провожал меня до института.

— Вам, наверное, время девать некуда, — сказал я.

— Признаюсь, что так бездарно я еще никогда свое время не проводил, — вздохнул он.

— Я вам сочувствую, — брякнул я, не подумав.