Карл Маркс: Мировой дух - Жак Аттали

Энгельс утешает его и покрывает расходы. В очередной раз Карлу удалось не переступить черты меблированных комнат — символа пролетаризации.

В это же время Лассаль, помилованный королем, решил наведаться в Лондон в «дипломатическое турне», напросившись в гости к Марксам. Отказать было невозможно. Карл писал Фридриху: «Чтобы сохранить некий фасад, моей жене пришлось заложить в ломбард все, что еще было можно». Лассаль застрял в доме Марксов почти на месяц. Нужно было выводить его в свет, кормить, развлекать; он обошелся им в целое состояние. Расходы снова оплатил Энгельс, потребовав при этом подробного отчета. Женни была вне себя. Она хотела, чтобы он уехал, и в конце июля выставила его за дверь.

Пятого августа 1862 года в Британском музее (куда Карл практически не возвращался с тех пор, как сдал рукопись своей последней книги тремя годами раньше) Луи Блан дописал двенадцатый том своей монументальной «Истории Французской революции»; одновременно в Лондоне открылась новая Всемирная выставка. Карл ходил на нее в качестве аккредитованного журналиста.

На выставку на средства принца Наполеона — кузена императора — прибыла делегация французских рабочих, которая находилась там главным образом для того, чтобы демонстрировать бонапартистскую «щедрость». Делегация была встречена комитетом по приемам, состоящим из либеральных парламентариев, правда, без единого представителя рабочих организаций. Потом, вне официальных заседаний, некоторые из французских рабочих все-таки смогли встретиться с английскими профсоюзными деятелями. Это собрание, о котором Маркс ничего не знал, даст начало первому социалистическому Интернационалу, который будет образован два года спустя. Маркс встанет во главе его.

Тем временем Гражданская война в Америке все не прекращалась. 22 сентября Линкольн пригрозил освободить рабов, если южные штаты не возвратятся в Союз. В прокламации было указано, что закон вступит в силу 1 января следующего года. Конфедерация проигнорировала предупреждение, и тогда была выпущена вторая прокламация, которая касалась лишь отдельных регионов страны. Объявлялось, что в тех южных штатах, население которых не покорится правительству и будет по-прежнему находиться в состоянии мятежа против Соединенных Штатов, рабы будут освобождены. Этот шаг устранил риск признания Конфедерации крупными державами, однако не положил конец войне. В Англии три пятых текстильных предприятий обанкротились, три четверти рабочих этого сектора остались не у дел. Фирма Энгельса переживала тяжелые времена, и Фридриху с трудом удавалось оказывать помощь Карлу.

Как раз в тот же день в Берлине король, вступивший в конфликт с парламентом по вопросу о военных кредитах, назначил Бисмарка, который тогда был послом в Париже, государственным министром без портфеля и исполняющим обязанности министра-председателя — он снискал уважение короля своей твердостью. 30-го числа Бисмарк повел лобовую атаку на парламент: «Германии нужен не либерализм Пруссии, а ее сила <…>. Не речами и постановлениями большинства [в парламенте] решаются великие современные вопросы — это была ошибка 1848 и 1849 годов, — а железом и кровью!» Это вызвало грандиозный скандал. Государь сомневался: стоит ли оставлять Бисмарка на посту? И 8 октября он принял решение назначить его действительным министром-председателем с портфелем министра иностранных дел. Еще впереди столкновения с Австрией, побежденной в войне с Италией. Затем, думал Маркс, наступит час объединения германских земель вокруг Пруссии.

Осенью 1862 года Карл слушал в Лондоне вместе с Либкнехтом курс из шести лекций Томаса Гексли, пропагандировавшего теорию естественного отбора и заслужившего прозвище «бульдог Дарвина». Он в восторге. Снова подумывает о знакомстве с Дарвином, который живет всего в 20 милях от его дома. Несколько дней спустя Либкнехт, получив амнистию, вернулся в Германию, чтобы объединиться с Лассалем и представлять Маркса, который теперь уже не доверяет Лассалю и называет его не иначе как Лорри. Либкнехт прожил в Лондоне десять лет. Для Женни и дочек это горькая утрата — расстаться с человеком, который был так близок с ними в черные годы. Они увидятся только пятнадцать лет спустя; он станет (тогда это даже вообразить себе было невозможно) главой первой социалистической партии, представленной в европейском парламенте.

Зимой 1862/63 года (а она выдалась особенно суровой) материальное положение Марксов, не имевших иных средств к существованию, кроме скудных поступлений от Энгельса, оставалось критическим. Карл снова заговорил о переезде в меблированные комнаты, где в свое время жил со своей семьей Красный Вольф (не Лупус Вольф, а весьма своеобразная личность, телохранитель Гарибальди). Женни даже обратилась тайком от Карла за помощью к старому другу Лупусу — как раз к этому другому Вольфу, который перебивался в Манчестере уроками. Лупус прислал ей 2 фунта. Впоследствии станет известно, что старик обладал достаточными средствами, чтобы расщедриться и на большее.

Карл даже вознамерился поискать работу. Он ходатайствовал о предоставлении ему места в железнодорожной конторе, но его неразборчивый (возможно, в тот день нарочно?) почерк всё погубил. Он испытал облегчение. Это будет его единственная попытка такого рода.

Находясь на грани отчаяния, Карл получил письмо от незнакомца — некоего доктора Людвига Кугельмана, еврея, известного гинеколога из Ганновера, назвавшего себя «пылким приверженцем коммунистических идей со студенческих лет и одним из тех редких читателей книги „К критике политической экономии“, которых она глубоко заинтересовала». Его дочь Франциска Кугельман, которой тогда было девять лет, впоследствии вспоминала: «Мой отец был еще юным студентом, восторженным поклонником Карла Маркса, когда он написал ему свое первое письмо. Он узнал его лондонский адрес у Иоганна Микеля — немецкого политика, члена Союза коммунистов, который, как и он, принадлежал к студенческому обществу „Норманния“. К великой радости отца, Маркс ему ответил, и понемногу завязалась переписка».

В своем первом ответе, датированном 28 декабря 1862 года, Маркс, пребывающий в нищете и страхе перед завтрашним днем, пишет пылкому почитателю по поводу случившегося два года назад провала своей книги, которую Кугельман прочел с большим интересом: «В первой тетради стиль изложения, конечно, был малодоступным. Это было обусловлено <…> абстрактностью темы <…>. Попытки произвести переворот в науке никогда не бывают признаны всеми <…>. И все же я ожидал, что немецкие ученые хотя бы из приличия уделят хоть сколько-то внимания моему труду». Тем не менее он выражает уверенность в том, что наименее понятные из его произведений однажды пробьют себе дорогу к широкой публике.