Кингсблад, потомок королей - Синклер Льюис

— Слава богу, есть хоть свой двор, где она всегда сможет играть спокойно.

54

Мистер Оливер Бихаус пришел к выводу, что, поскольку в 1941 году, когда Нийл Кингсблад подписывал контракт на покупку дома, Сильван-парк уже находился под защитой «ограничительных условий», вышеозначенный Нийл Кингсблад, утаив свою принадлежность к «цветным», совершил тяжкое преступление против мистера Эйзенгерца, мистера Стопла, Законов о Здравоохранении, Конституции США, Библии и Великой Хартии Вольностей. По расчетам Оливера, его племянница Вестл должна была наконец уйти от мужа, когда он лишится не только работы, но и дома. Оливер хорошо знал налоговое законодательство, но плохо знал женщин.

Удивительно плохо знал их и еще один человек, а именно Нийл. Он решил, что раз Вестл готова вместе с ним дерзить дяде Оливеру, раз она внушает Бидди, что ее родители оба «цветные», значит, он всегда и во всем может положиться на ее преданность и поддержку.

Но однажды вечером, когда она вернулась с работы, выяснилось, что она вовсе не являет собой неиссякаемого источника терпения и любви. Она неодобрительно оглядела его и поморщилась:

— Ты, кажется, совсем перестал обращать внимание на то, как ты одет. А тебе бы нужно особенно следить за собой, если ты еще надеешься когда-нибудь получить приличное место.

— Нового костюма я себе не могу позволить, но этот я все время чищу и утюжу.

— И на галстуке у тебя какое-то пятно.

— Я не такой щеголь, как Пратт!

Это была старая семейная шутка, но Вестл продолжала наступление, даже не улыбнувшись:

— И вообще ты начал сдавать, и это меня беспокоит. Я вижу это по тому, что тебе так часто хочется уйти от меня. Ты столько времени проводишь со своими злосчастными агитаторами, вроде Брустера, — так, кажется, зовут твоего проповедника?

— Да, так, и ты это знаешь. И позволь тебе сказать, что я уделяю людям моей расы вчетверо меньше времени (что, кстати сказать, очень нехорошо), чем раньше уделял Джаду и его компании, когда играл с ними в покер или ездил на охоту и вообще коптил небо. То, что меня сейчас увлекает, тебе кажется скучным, а в моих дилетантских занятиях спортом ты видела нечто мужественное и благородное.

— И сейчас вижу. Во всяком случае, это не сравнить с митингами, на которых ты и другие такие же дураки занимаетесь переустройством мира.

— Вестл!

— Ну да, и мне это надоело, смертельно надоело. Я, пожалуй, ненадолго прилягу до ужина. Все мне надоело. И самое трудное для меня, Нийл, — это что в тебе теперь два человека: тот, за которого я выходила замуж, и негр, интересы которого мне совершенно непонятны. И кто же из них мой муж?

Потеряв надежду уследить за настроениями Вестл, он отправился за советом к матери. Стоял ясный весенний день, белые облака играли в пятнашки с солнцем, но мать его сидела над пасьянсом в комнате со спущенными шторами, — призрак женщины, бледный и туманный, как душа неродившегося младенца.

Он взмолился:

— Мама, как мне убедить Вестл, что ей живется не хуже, чем миллионам негритянских женщин?

— Боюсь, что это невозможно, милый, да ей, и правда, живется хуже, если она сама так думает. И, может быть, твой долг — после рождения маленького уговорить ее уехать от тебя, уехать как можно дальше. Ты будешь одинок — до какой степени, ты и представить себе не можешь, — так же одинок, как мы с Джоан стали из-за тебя. Но думаю, что с Вестл у тебя ничего не выйдет. Она женщина с характером. Может быть, лучше, чтобы она уехала до того, как отношения у вас совсем испортятся.

— Может быть.

К концу весны, когда с неба время от времени еще сыпался редкий снежок, припудривая сирень, цветущий миндаль и бутоны на сливовых деревьях, но листва зеленела уже почти по-летнему, тучный экс-дипломат Бертольд Эйзенгерц покинул свою флоридскую виллу и отбыл домой, словно удаляясь в изгнание.

Устремив взор на портрет с автографом его превосходительства достопочтенного сэра Реджинальда Уайдскома, кавалера ордена Михаила и Георгия первой степени, водруженный на столе красного дерева в библиотеке Хилл-хауза, сложив вместе кончики пальцев, каждый из которых был словно миниатюрной копией его холеной лысой головы, мистер Эйзенгерц слушал, а мистер Уильям Стопл разъяснял, что, продав участок Нийлу Кингсбладу, известному негритянскому агитатору, они нарушили «ограничительные условия» и посягнули на права ни в чем не повинных белых домовладельцев в Сильван-парке. То, что они не были осведомлены о расовой принадлежности этого субъекта, едва ли послужит им оправданием в глазах закона, а главное — и это много серьезнее, чем любой юридический промах, — если не будут предприняты экстренные меры, можно опасаться, как бы остальная земельная собственность мистера Эйзенгерца, еще подлежащая продаже, не упала в цене.

— Может быть, уже упала? — обеспокоился мистер Эйзенгерц.

Нет, пока еще нет, но, безусловно, упадет, ибо всем известно, что где негры, там грязь и шум, и, хотя он, мистер Стопл, свободен от предрассудков, так же как и он, мистер Эйзенгерц, все же факты остаются фактами. Не так ли?

Берти Эйзенгерц очень нежно относился к мулатке, которая два года была его любовницей, когда он состоял членом дипломатической миссии в Португалии, и вся эта тупость его раздражала, но ему нужны были деньги, ему всегда нужны были деньги для поддержания в себе непрочного убеждения, что он большой человек. И хотя он искренне любил своего Ренуара и собрание сочинений Генри Джеймса с авторской надписью, все же не следует забывать, что дедом его был Саймон Эйзенгерц, самый ловкий и беззастенчивый захватчик лесных угодий индейцев в Северной Миннесоте.

И в итоге:

Нийл получил письмо от юридической конторы, где одним из компаньонов был Родней Олдвик, с кратким приглашением зайти.

Он с опаской вошел в кабинет Олдвика, но тот непременно хотел пожать ему руку и вообще был чрезвычайно весел и мил.

— Понимаешь, Нийл, я лично считаю, что все это дело — совершеннейшая чепуха, но, к несчастью, на основании «ограничительных условий» и твои соседи и фирма бедняги Стопла могут подать на тебя в суд за обман при покупке дома, поскольку ты все время знал, что ты — ну, скажем, цветной.

Он посмотрел на Нийла ясными глазами, словно предвкушая, как тот рассердится и начнет орать, что вовсе он не «все время знал». Но Нийл, глубоко уйдя в свое кресло, молчал, и Олдвик, слегка разочарованный, добавил:

— Мистер Эйзенгерц и сейчас еще готов выкупить у тебя дом по прежней цене. Но теперь он не просто предлагает, он настаивает. Он требует, чтобы ты немедленно выехал. В конце концов что тут плохого? Купишь другой дом с другим участком, вот и все. Если ты откажешься, он будет действовать через суд, и, конечно, все судебные издержки, на какие мистеру Эйзенгерцу придется пойти, будут взысканы с тебя. А они составят не маленькую сумму. Об этом я позабочусь, ха-ха. Ну, что скажешь, дорогой? Подумай, стоит ли упираться!

— Дом мой, я его купил на законных основаниях, деньги за него выплачены, и я никуда не уйду.

— Да брось, Нийл, мы же с тобой практические люди.

— Я — нет.

— Ты отлично понимаешь, что логика и законность здесь ни при чем. Если обыватели Сильван-парка решили, что их скучнейший район должен остаться белым, как снег, они этого добьются, будь уверен, а ты будешь гораздо лучше чувствовать себя в какой-нибудь более космополитической части города. Сужу по себе.

— Я свое слово сказал.

— Да, да, мой милый, сказал. Так позволь и мне сказать тебе, что мы подадим на тебя в суд и вышвырнем тебя из дома незамедлительно. Если добром не уйдешь, тебя арестуют за неуважение к суду. Все. До приятного свидания.

Нийл пошел со своим делом к Суини Фишбергу, а это значило, что дело его правое и что он, по всей вероятности, его проиграет. Суини являл собой помесь еврея с ирландцем, коммуниста с католиком, агитатора против всяческих предрассудков со скептиком, не верящим ни в какую агитацию. Он любил поговорить с Клемом Брэзенстаром, но предпочитал охотиться в обществе Буна Хавока.

Он стал прикидывать:

— Вы могли бы бороться на том основании, что ваша принадлежность к неграм недоказуема, или на том основании, что по законам нашего штата столь незначительная примесь негритянских генов не позволяет причислить вас к неграм.

— Нет, — упрямо возразил Нийл. — Я хочу бороться против системы «ограничительных условий» в целом. Мы докажем, что они противозаконны. Раз меня заставили быть негром, я и буду негром.

— Заставили, сколько я понимаю, не без вашей помощи? Так. Значит, вы тоже из породы добровольных мучеников. А я думал, что вы для этого слишком хорошо играете в гольф. Все надеетесь спасти Джона Брауна от виселицы? И почему все вы, свихнувшиеся аболиционисты, идете ко мне? Я не только католик, я член республиканской партии. Поскольку за Родом стоят Бихаусы, тяжба будет стоить вам кучу денег, которых у вас нет, и мои услуги обойдутся вам дороже, чем можно подумать, судя по этой обшарпанной конторе. Нет, уж вы лучше соглашайтесь на предложение старика Берти, а ночью проберитесь к его дому и намалюйте на стенах свастики и… Ну ладно, ладно, ладно! Не приставайте ко мне. Дело ваше я возьму и сверну шею этому белоручке Олдвику.