Я умею прыгать через лужи. Рассказы. Легенды - Алан Маршалл

Чарли резко затормозил и выпрыгнул из кабины обгоревшего грузовика. У него было опаленное лицо и налитые кровью глаза.

— Я думал, вам всем крышка, — с запинкой выговорил он. Потом вдруг умолк и опустил голову.

— Ты приехал как раз вовремя, Чарли, — мягко сказал Стив. — Очень вовремя. У нас тут много людей, которых надо поскорей отвезти в больницу. Им обожгло глаза. Давай-ка сразу же их и отправим.

Они помогали ослепшим товарищам забираться в кузов, а из-за горы Нулла-Нулла одна за другой появлялись все новые и новые машины. Жители Тандалука прекрасно знали, как чувствуют себя люди, которых накрыл верховой пал. Они не тратили времени на слова. Они действовали. Они сажали их в машины и увозили.

Сгоревших никто не трогал, пока не прибыла полиция. Двое полицейских завернули обугленные трупы в простыни, погрузили их в полицейский фургон и, накрыв сверху брезентом, уехали.

Стив и Пэдди наложили Блю повязку на глаза и помогли ему забраться в машину.

— Мы обязательно навестим тебя в больнице, — пообещал Стив.

Потом они посмотрели на груду углей, оставшихся от дома Пэдди.

— Ничего, мы завтра же начнем наводить тут порядок, — сказал Стив. — А новый дом надо поставить у реки.

— Верно, — согласился Пэдди. — Да и Мэри будет рада жить поближе к реке.

Возле них остановилась легковая машина, и сидящий за рулем молодой человек спросил:

— А вы собираетесь в Тандалук? Все уже уехали.

— Так мы вас-то как раз и дожидались, — ответил Пэдди.

— Высадите нас около пивной, — сказал Стив.

Страх

Человек — вот кто может нагнать страху, и тут ты ему равных не ищи — это я всегда говорил, и Джо был согласен. Погонится за тобой бык, можно перемахнуть через забор или замереть на месте и стоять не шелохнувшись; привяжется пес — пнуть его так, чтобы отлетел подальше; но человек… вот когда страшно! Сцапает тебя за шиворот, а драться с ним силенок нет. И забор не спасет, и не пнешь его; ты-то маленький, даст он тебе разок, и полетишь от него кубарем.

Когда ты маленький, а над тобой стоит здоровенный детина, все в тебе сжимается и замирает от ужаса. Взрослые делают с нами что хотят. Пригнут тебе башку — ни черта не видно, и руки в ход, как клешнями вцепляются.

Тяжелое это дело — быть малышом среди взрослых. Кое от кого мы с Джо, бывало, прятались, чуть только завидим издали. Даже не знаю почему. Боялись, да и все тут.

Джо говорил, что они нас вообще не видят. Проходят мимо, а тебя будто и нет. А другие наоборот — так и следят за каждым твоим шагом. Очень нам с Джо, к примеру, нравилось тарахтеть палкой по забору из штакетника — тра-та-та-та-та. Все же занятие, и никому от этого никакого вреда. Но за одним забором была живая изгородь и какой-то старикан вечно выставлял над кустами свою бороду и орал как сумасшедший: «А ну проваливайте отсюда, бездельники!» И мы улепетывали так, что дух захватывало. А потом долго не могли в себя прийти. Дышали, как загнанные лошади — знаете, когда сердце стучит, как молоток.

Джо считал, что самые почтенные жители нашего поселка, они и есть самые вредные. «Псаломщики» — называл он их. Озабоченные, хмурые, они вечно шепчут кому-нибудь на ухо: «Ну кто бы подумал, что она на такое способна!»

Мистер Томас был из них первый. У него было два сына, наши ровесники, и мы иногда с ними играли, но потом бросили — они нам не нравились, ну, мы и решили держаться от них подальше, а они злятся, орут на нас: «Бандиты! Психи!» Я им в ответ: «А пошли вы к черту!» И мы с Джо поворачиваемся к ним спиной.

Однажды под вечер шли мы с Джо мимо кузницы — она еще была открыта, — и вдруг оттуда выходит мистер Томас и зовет нас: «Эй вы, зайдите-ка на минутку».

Он отступил за порог, ну мы с Джо и вошли. Мы понятия не имели, чего ему от нас надо. Он был из тех, от кого мы прятались, но сейчас он все зубы оскалил в улыбочке, так что мы вошли в кузню без особых подозрений, хотя я не люблю таких, кто вот так улыбается.

Он закрыл за нами дверь и задвинул ее на засов. В кузницах полы земляные, а окон нет, и там сразу стало темно. Мы с Джо жались друг к дружке, как два жеребенка, которых заперли в загоне, чтобы поставить клеймо. Стоим и озираемся, да только здесь не загородка, а стены. Вид мистера Томаса мне не понравился. Мы с Джо всегда боялись, как бы нам не заехали кулаком по носу. Вдруг останемся плосконосыми? А мистер Томас, случись, никого нет рядом, мог стукнуть ребенка, он был из таких.

Он вцепился мне в плечо. Огромный, страшный, как дьявол. Я был где-то у него под ногами.

— Давно я ждал случая поговорить с тобой, голубчик! — вкрадчиво проговорил он и повернул меня к себе лицом. — Это ты моих сыновей ругаться учишь, паршивец ты этакий? — рявкнул он вдруг.

Я ушам своим не поверил. Меня обуял жуткий страх. Я не мог шевельнуться. А он все крепче сдавливал мне плечо, впивался в него когтями.

— Если еще хоть раз при них выругаешься, разделаюсь с вами обоими. — Он взглянул на Джо. — Вы двое всех ребят в школе портите. Уж я вас от этого отучу раз и навсегда!

Я хотел заорать, хотел пнуть его ногой, молотить кулаками и ругаться почем зря, но не мог и слова вымолвить. Джо тоже будто онемел. Мы так перепугались, что просто оцепенели.

И главная беда была в том, что никто в нашей школе не мог сравниться в сквернословии с его сыночками.

— Мы это дело поправим, — сказал мне потом Джо. — Я им такое скажу, что у них уши отсохнут.

Но тогда мы не хорохорились — мы стояли перед мистером Томасом и дрожали мелкой дрожью.

А под страхом крылся стыд, и это было хуже всего. Мы не сумели постоять за себя! Когда малыш сталкивается со взрослым, который угрожает ему, он никогда не знает, как поступят другие взрослые — встанут на его сторону или нет. В ком он не должен сомневаться, так это в своем собственном отце. Я и не сомневался. Но вот отец Джо мог и поверить этому бегемоту. Что тут поделаешь! Нам бы сказать мистеру Томасу про его сыночков. Да только нашему брату не положено говорить взрослому, что он неправ. Стой да слушай, опустив голову. Вот что жгло нас, как огнем.

Стоит мальчишке поспорить с кем-нибудь из взрослых, как все тут же решают, что неправ мальчишка, — рассуждал Джо. — И на помощь взрослых ты не рассчитывай. Полагайся только на себя.

Джо прикидывал, как бы отсюда вырваться, это я видел. Да попробуй удери, если дверь заперта.

Мистер Томас старался сделать мне побольней. Пальцы его все глубже впивались в мое плечо, точно железные зубья. Они стискивали мое плечо все крепче и крепче, но плакать я не хотел ни за что на свете.

Неожиданно он другой рукой сграбастал Джо, и теперь мы словно были не двое мальчишек, а один, над которым этот сукин сын издевался.

Мы оба тихонько скулили — небось заскулишь, когда над тобой нависла перекошенная от ярости рожа, а пальцы впиваются, как клешня. Но Джо недаром говорил: «Уж если я завою, держитесь!»

Мистер Томас одной рукой приподнял Джо над полом, — сильный был дьявол, — зато Джо оказался в выгодной позиции и быстро пнул его два раза в ногу, а я в тот же миг взмахнул костылем и угодил ему верхней перекладиной в челюсть.

Наша атака ошарашила мистера Томаса, и, пока он решал, что ему делать дальше, мы с таким бешенством пинали, бодали и колотили его, что он выпустил нас, отступил, шатаясь, к бочке с водой и согнулся там вопросительным знаком, кашляя и отплевываясь.

Мы кинулись к двери, Джо каким-то чудом отодвинул засов, и мы выскочили наружу. По улице мы неслись как безумные и только под деревьями остановились и перевели дух.

Какое это было счастье — увидеть солнце, ощутить тепло его лучей на своих плечах! Дышать и то было приятно. И никаких стен вокруг, и нос тебе никто не расплющит, и никто не грозит разделать тебя под орех. Мы с Джо все никак не могли отдышаться, зато мы были на свободе и вокруг был ясный день.

— А что я всегда говорю! — сказал Джо, вытирая глаза грязным платком. — Человек, он так напугать может — своих не узнаешь. И вот еще что: справедливости мы тут не добьемся. Все ведь знают, мы-то с тобой тоже поругиваемся. Вот и поверят мистеру Томасу. Так что молчок, никому ни слова. Ну как, отдышался?

Джимми Вэтью

Мне было строго-настрого приказано и близко к пивной не подходить. Я никак не мог понять почему. Мне ведь уже шел шестой год, и я много чего знал про пивные. Отец рассказывал мне всякие истории про пивные в дальних поселках, где дюжие парни в белых молескиновых брюках и в сапогах вываливались на крыльцо, распевая во всю глотку, и прыгали на лошадей, а те, взбрыкивая, пускались вскачь. Я часто думал об этих парнях. Они горланили «Диких быков», а лошади под ними били копытами и вставали на дыбы, а уж дрались они, что твоя молотилка. Я мечтал, что буду таким, когда вырасту.

Джимми Вэтью не скакал на норовистом коне. Но это было ничего. Он мне нравился, потому что умел лучше всех лазать на деревья. Мне про это рассказал мистер Смит. Мистер Смит был весь скрюченный и, можно сказать, жил в кресле на колесах. Руки у него совсем искривились и пальцы загнулись, точно мягкие когти, и распрямить он их уже не мог; какие у него ноги, я не знал, потому что их закрывало одеяло из шкурок опоссума, зато он умел рассказывать всякие истории не хуже моего отца.