Чужой среди своих 3 - Василий Сергеевич Панфилов

— не только словами, но и интонацией, мимикой и жестикуляцией, на все сто используя дарованную ему природную харизму и артистизм.

— Товарищ твой? — обратил он внимание на Илью, протягивая тому руку и представляясь.

— А-а… — замычал Илья, вцепившись в неё, — Вы-и… Буйнов? Сам⁈

— И… — он перевёл взгляд на меня, — ты… Вы песни пишете? Ох-х…

— Неловко получилось, — констатировал Буйнов, не слишком удивившись, и, обхватив мою шею рукой, притянул к себе, не обращая больше внимания на впавшего в ступор простого чертановского парня, приказал, — Что там у тебя приключилось? Рассказывай!

Коротко, и очень… очень ёмко рассказываю о вчерашнем (всего-то!) утре, о бараке и прочем… Всего ничего времени, а событий навалилось! А эмоций!

— Н-да… — отстранившись от меня, Сашка закурил, глядя чуть в сторону, — не знаю даже, что и сказать!

— Да ничего и не надо, — усмехаюсь криво, — и сам ты — не лезь в эту историю! Не надо!

— Н-ну… — он качнул головой, не говоря ни да, ни нет.

— И всё-таки, — негромко спросил он, — почему?

Не мигая, он уставился на меня…

— Бабушка по отцу… — так же негромко начал я, подбирая слова, — в Революции с первых дней была. Ничего такого, а просто… образованная барышня из хорошей семьи. Языки, стенография… такое всё.

— Расстреляли, — выдыхаю я, — а потом, после войны уже, реабилитировали за отсутствием состава преступления. Знала, говорят, слишком многих… и не всегда так, как в учебниках.

— Дедушка, — продолжаю, — Коминтерн, интербригада… расстреляли, а потом — реабилитация за отсутствием состава преступления. Отца в детдом для детей врагов народа… его родственники с трудом забрать смогли, истощённого совсем. Войну прошёл, а потом сел — за то, что еврей.

— Нет, погоди, — негромко перебил меня Александр, — это как? Не может же такого быть…

— Газету на идише выписывал, — дёргаю плечом, — культурой интересовался, с родственниками переписывался… хватило. Посадили, потом ссылка и запрет на проживание в городах, а потом — реабилитация…

— Я… — усмехаюсь криво, понимая уже, что говорить дальше не в силах, но всё-таки выдавливаю, — не хочу — потом…

Глава 13

С чего начинается Родина?

— Как я вас понимаю, — прошелестела Клавдия Ильинична, проходя мимо по коридору и замедляя шаги, — Сама бы с радостью, да теперь уже чего… В сорок пятом надо было не в Союз возвращаться, а…

Приоткрывшаяся в соседней комнате дверь, скрипнув, поставила точку в разговоре. А жаль… женщина она крайне замкнутая, но судя по некоторым оговоркам и обрывкам сплетен, помотало её знатно, притом не только по Союзу, но и по Европе.

Соседка, мигом замкнувшись при появлении соглядатая, поджав губы и отвернувшись, прошмыгнула мимо меня к выходу, прижимая к полной груди таз с бельём. Ещё раз дёрнув на всякий случай дверную ручку, закрыл ли (?), я вышел из барака, стараясь не коситься на престарелую вуайеристку, незатейливо подглядывающую из-за двери.

Скидку на возраст и начинающуюся деменцию делать опасно, Пелагея Ивановна стукачка старая, идейная — из тех, кто не за коммунизм или что-то иное, а скорее против тех, кому, по её мнению, живётся слишком хорошо, или просто не так, как она, сука старая, полагает правильным. Всё в кучу соберёт, додумает, чего было и нет, и казалось бы — возраст, когда пора думать о душе, но нет — такие, как она, до последнего мешают жить окружающим, и жалеть их… лично мне не хочется. Ненавижу!

Понимаю, что они плоть от плоти эпохи, и что подобным ей людям нужен скорее психолог, но имя им — легион! В каждом бараке, у каждого подъезда сидит такая вот Пелагея Ивановна, и — бдит… Она сама, по сути, не жила, но и другим не даст.

Вот так и существуем… шила в мешке утаить не удалось, и, ожидаемо, всплыло не только наше еврейство, но и поданные в ОВИР документы. Я ожидал, что всё будет непросто…

… но всё оказалось куда сложней, чем я мог представить.

Наше желание уехать из СССР, ожидаемо, сделало нас местными звёздами, и за минувшие две недели я привык и к экскурсиям чёрт те откуда, и к тыканью пальцами, и к доморощенным политрукам, которые, в большинстве, не умеют озвучивать даже кондовые, занозистые советские агитки. Ну как привык… до сих пор корёжит, но да — не в новинку.

Другое дело — агрессия со стороны соседей, которую мы думали хотя бы отчасти купировать работой на благо коммуны, но…

… всё оказалось намного интересней.

Помимо стиснутых челюстей, сжимающихся кулаков и ненавидящих взглядов, мы (вот чего никто из нас не ожидал!) получили и поддержку. В основном, разумеется, негромкую…

Как оказалось, патриотизм советских граждан несколько отличается от того, каким его хотят видеть партийные бонзы. Если собрать в кучу все высказывания и шепотки, то выходит, что настроения у значительной части людей можно подытожить лозунгом «За Советы без коммунистов». Экстраполировать подборку из наших соседей на всю страну я не возьмусь, но ясно только что такие люди есть, и их немало.

Народ, далёкий от понимания большой, да и собственно, любой политики, не всегда понимает, что ляпает, и его требования и хотелки подчас настолько противоречивы, что в принципе невыполнимы. Но, тем не менее, можно делать выводы, что диктат Партии, диктат Государства, стремление Партии (которая так и не стала едина с Народом[i]) влезть в каждую мелочь частной жизни, людям изрядно поднадоели.

О тяге к парламентаризму говорить можно только с пребольшой натяжкой, но послаблений — хотя бы отчасти, хотя бы экономических, на уровне Польши, Югославии и ГДР, хотят все. Свободы политические — это уже страшно, ибо ни черта непонятно и незнакомо решительно никому. Если бы мы знали, что это такое…

Вечно натянутые вожжи запретов и крайнего аскетизма, с одновременным пришпориванием бесконечными лозунгами,