Комментарий. Не только литературные нравы - Геннадий Красухин

И о каких сплетнях он вообще ведёт речь? Сплетничать – это значит разносить о человеке что-либо малопочтенное: ну, к примеру, назвать его многожёнцем, или бисексуалом, или человеком, совершающим бесчестные поступки. То есть предавать гласности неприглядные эпизоды частной жизни человека. Но частная жизнь не близких людей меня вообще никогда не интересовала. Первый роман Серёжи Есина, который прочёл ещё в рукописи, меня увлёк. И я с охотой ждал следующего, но, прочитав, был разочарован: повеяло душевной пустотой. Человек овладел формой, но сказать ему было нечего. Поскольку о прозе я не писал, не написал и о Есине. А в «Стёжках-дорожках» поделился личным впечатлением от единственной нашей встречи через пятнадцать лет после «Кругозора» на днях литературы в Хабаровском крае, где нам пришлось вместе провести несколько дней. Избранный ректором, он передал мне для публикации в «Литературной газете» свою предвыборную программу, где изложил все факты своей биографии. О них я и пишу в «Стёжках». Есину захотелось подчеркнуть в своей программе, что он член КПСС – партии, тогда уже не существовавшей. Я и об этом написал. Почему он это сделал, догадаться было не трудно, – хотел понравиться коллективу, который и я знал изнутри: большинство было антиельцинистами, зюгановцами. Так что своей цели Есин достиг. Он скажет, что действовал искренне? И я с этим соглашусь. В неискренности я его не обвинял.

Понимаю, что утомляю читателя, поэтому прошу прощения за последнюю – больше обо мне ничего нет – цитату из есинской записи в дневнике: «Но и это не всё. Видимо опять по слухам, Гена анализирует мой роман о Ленине. Ну, там-то что его особенно интересует? Ответ правильный: Гену интересует еврейский вопрос».

А вот здесь Есин в какой-то мере близок к истине: его роман я не читал, а просматривал. Поначалу заинтересовало, что же может сейчас писатель после необъятной советской ленинианы или, напротив, – после романов, подобных алдановским, написать о Ленине. Оказалось, что ничего не может. Роман написан без малейшей попытки проникнуть в психологию своего героя. Но Сергей Николаевич ещё ведь и профессор Литературного института. Как же можно писать: «анализирует мой роман»? Где он усмотрел у меня хотя бы крохи анализа? А что до еврейского вопроса, то есть до национальности ленинского дедушки, то он как раз интересует не меня, а его. Он, отдавший еврейскому вопросу значительную часть «Дневника ректора», и в романе нажимает на то, что дед Ленина был немцем, а не крещёным евреем. А мне племенной атавизм чужд. По мне, дедушка Ленина мог быть и «негром преклонных годов» – моё отношение ни к нему, ни к его внуку от этого не изменилось бы. А в данном случае, восстанавливая истину, я опирался на книгу человека, который по своим взглядам близок как раз Есину, а не мне. Читал ли он «При свете дня» Владимира Солоухина? Не сомневаюсь, что читал. А там писатель с недюжинным темпераментом копает и докапывается до еврейских корней Ильича.

«Белый ТАСС» в советское время был весьма познавательным чтением. То, что Есин брал его «втихаря, рискуя попасться», может быть объяснено тем, что «Кругозор» был небольшим изданием: за людьми следить было легче. А в «Литературной газете» половину пятого этажа на Цветном бульваре занимал весьма многолюдный международный отдел. «Втихаря» Лёве Токареву брать эти бумаги не приходилось. Он действовал открыто. Никого не смущало, когда он входил в кабинет, допустим, Вали Островского или Юры Рябцева и возглашал: «Старичок, я у тебя часа на два эту папку возьму». И ему кивали: бери, конечно!

Больше того! Помню, как приехал на недолгую побывку из Ливана Костя Капитонов, наш корреспондент по Ближнему Востоку. Помимо других подарков в редакцию, он привёз огромную, невиданную тогда ещё мною бутыль виски «Jonnie Walker», которая устанавливалась на лафет, подобно пушечному жерлу, но не стреляла, а опускалась, отмеряя каждому желающему порцию. Сейчас такая бутыль литра на три-четыре продаётся в наших винных магазинах. А тогда к Лёве заглянул заместитель редактора международного отдела Витя Цоппи и позвал, так сказать, на банкет: в его кабинете распивали привезённую Костей диковинную бутыль. Я сидел у Лёвы и читал «белый ТАСС». «Брось, – сказал мне Цоппи, немало этому не удивившись, – потом дочитаешь. Пошли лучше – освежимся!»

А ведь международники по идее должны были быть главными доносчиками. Но такими вещами, как стукачество, они не занимались. Конечно, зарекаться не могу: может, кого-то и завербовали в секретные сотрудники (сексоты), чтобы следил за своими. Но большинство обозревателей если и были связаны с КГБ, то с другим его управлением – разведки.

В году 92-м я прочитал в каком-то журнале (кажется, «Век XX и мы») перепечатанное из рассекреченных архивов соглашение между КГБ СССР и «Литературной газетой» об учреждении корреспондентского пункта нашей газеты в США. От газеты соглашение подписано Чаковским, а от КГБ полковником И. И. Андроновым. Потом-то Андронов свою работу в КГБ отрицал, даже подавал в суд на журналиста Андрея Караулова, написавшего об этом в газете «Совершенно секретно».

Разумеется, когда наш сотрудник Иона Ионович Андронов отправился корреспондентом в США, мы ни о чём подобном не ведали. Знали только, что он – тот самый Андронов, который первым расхвалил «Малую землю» Брежнева в «Новом времени». А потом довольно быстро заподозрили его в причастности к органам. Уж слишком бесшабашно вёл себя в Америке, если верить его очеркам, наш корреспондент, «наш Джеймс Бонд», как его иронически прозвали.

Вот весьма близкая к стилю Ионы Ионовича пародия на его статьи, напечатанная в нашей юмористической, вышедшей к 50-летию газеты «Литературке»:

Скрывают правду

С неимоверным трудом оказался я в кабинете начальника тюрьмы штата Миннесота. Сначала ехал на своём стареньком «форде» в сопровождении эскорта огромных лимузинов, принадлежащих ведомству адмирала Тернера (ЦРУ. – Ред.). Потом с неимоверным трудом пересел в частный самолёт, перерасходовав транспортные расходы нашей уважаемой бухгалтерии. Затем, чтобы замести следы, пришлось прыгать с парашютом.

Я приземлился прямо у ворот страшного здания, мимо которого местные жители стараются просто не ходить. Но мне пришлось войти.

– Сэр, как у вас тут с санитарией и гигиеной? – спросил я начальника, огромного детину, с маленькими свиными глазками и связкой наручников, переброшенной гирляндой вокруг толстой шеи.

Что-то в моём облике не вызвало у него подозрения, и он откровенно ответил:

– О'кэй!

Мы разговорились, и, заподозрив неладное, толстошеий вызвал охранников, которые хорошо отработанными приёмами вынесли меня за ворота тюрьмы, очевидно, они не хотели сказать всю правду.