Одна крошечная ложь (ЛП) - К. А. Такер

«Поиск души». Я смеюсь.

— Ага. Надо было.

— Вот. — Дерек подталкивает ко мне стопку рисунков. — Она сказала помочь тебе придумать, кем бы ты могла стать, когда вырастешь.

— Я говорил ей, что ты хочешь стать врачом, — перебивает Эрик, закатывая глаза. — Но она подумала, что неплохо было бы подобрать и запасные варианты.

По очереди на них посмотрев, на их оживленные личики, я начинаю перелистывать рисунки, оценивая свои возможности.

И смеюсь сильнее, чем когда-либо.

* * *

Точно в два часа дня я вылезаю из такси в Ньюарке перед огромным белым зданием в викторианском стиле. Судя по вывеске, это какой-то дом престарелых. Причем довольно неплохой, как я замечаю, когда через центральный вход прохожу в скромное, но приятное на вид фойе с полами из красного дерева, пастельного цвета полосатыми обоями и цветочной композицией на столе. Напротив меня располагается необслуживаемая регистратура с табличкой, направляющей всех посетителей к регистрационному журналу. Я вздыхаю, оглядываясь в поисках намека на то, что мне дальше делать. Доктор Штейнер сказал лишь прийти по этому адресу и ничего больше. Обычно он подробнее растолковывает свои требования.

Я вытаскиваю телефон из кармана, собираясь написать ему по поводу дальнейших указаний, когда мимо проходит молодая блондинка в голубом медицинском костюме.

— Вы, видимо, Ливи, — говорит она, приветливо улыбнувшись.

Я киваю.

— Он ждет Вас в комнате 305. Лестница за углом, слева от Вас. Третий этаж, а там следуйте по указателям.

— Благодарю. — Значит, доктор Штейнер здесь. И почему меня это не удивляет? Я только открываю рот, чтобы спросить у медсестры, что она знает о комнате 305, но она уже исчезла, не дав мне ни слова проронить.

Следуя ее инструкциям, я поднимаюсь на третий этаж, всю дорогу чувствуя запах технического моющего средства. И я не могу не заметить зловещую тишину, которая лишь усиливается с каждым скрипом ступенек. Кроме раздающегося время от времени покашливания, я ничего больше не слышу. Ничего не вижу. Словно в этом месте пусто. Но подсознание подсказывает, что это далеко не так.

Просматривая номера на дверях, я слежу за их последовательностью, пока не дохожу до нужной мне комнаты. Дверь туда приоткрыта. «Ладно, доктор Штейнер. Что у Вас там для меня на этот раз?» Глубоко вздохнув, я нерешительно поворачиваю за угол, ожидая увидеть своего седеющего психиатра.

Короткий, узкий коридор заканчивается комнатой, которую из дверного прохода видно не полностью. Мне видны лишь угол и темноволосый, смуглый, красивый мужчина, сгорбившийся на стуле: локти стоят на коленях, руки прижаты ко рту, словно он чего-то с тревогой ждет.

Дыхание у меня сбивается.

Эштон моментально оказывается на ногах. Он пристально глядит на меня, и его губы приоткрываются, словно он хочет заговорить, но не знает с чего начать.

— Ливи, — наконец, выдавливает он, а потом откашливается. Прежде он ни разу не называл меня Ливи. Ни разу. Даже не знаю, что по этому поводу чувствовать.

Я слишком удивлена для ответа. Сегодня его увидеть я не ожидала. И не подготовилась к этому.

Широко распахнутыми глазами я наблюдаю, как Эштон пятью большими шагами приближается ко мне и берет за руку. Он не отводит от меня своих обеспокоенных карих глаз, а его руки немного дрожат.

— Пожалуйста, не убегай, — шепчет он и тише, более хрипло добавляет: — И, пожалуйста, не испытывай ко мне ненависти.

Эти слова выдергивают меня из одного шока, но отправляют в другой. Он на полном серьезе думает, что я сбегу от него в ту же секунду, как увижу? И как вообще Эштон мог подумать, что я его возненавижу?

Что бы ни происходило, Эштон совершенно точно не осознает всю силу моих чувств к нему. Да, две недели назад я уехала. Мне нужно было это сделать. Ради самой себя. Но теперь я здесь, и больше не хочу ни убегать, ни уходить, ни как-то иначе оставлять Эштона.

Я лишь молю Бога о том, чтобы мне не пришлось.

Что этот мой дурацкий психиатр опять удумал?

Отступив, Эштон проводит меня глубже в комнату, пока передо мной не открывается все помещение. Оно старомодно, но просто и изящно: стены украшены бледно-желтыми обоями, потолок — лепниной, а у большого окна стоят несколько вьющихся растений, впитывающих свет полуденного солнца. Но все эти детали испаряются, когда мой взгляд опускается на лежащую на больничной койке женщину.

Женщину с посеребренными волосами и немного морщинистым лицом, которое когда-то точно можно было назвать красивым, особенно, из-за ее полных губ. Губ, таких же полных, как у Эштона.

И все просто…встает на свои места.

— Это твоя мама, — шепчу я. Это не вопрос, потому что я уверена в ответе. Просто не осознаю размеров горы вопросов, которые за этим стоят.

Рука Эштона так и не отпускает мою, а его хватка не ослабевает.

— Да.

— Она не мертва.

— Нет, не мертва. — Возникает длинная пауза. — Но ее нет.

Мгновение я оцениваю серьезное выражение лица Эштона, а потом снова поворачиваюсь к женщине. Мне не хочется пялиться, но именно это я и делаю.

Ее взгляд мечется от меня к Эштону.

— Кто… — начинает она, и я вижу, что женщина с трудом пытается сформировать слова: губы изгибаются, но ни звука не доносится. А ее глаза…В них я вижу лишь смятение.

— Это Эштон, мам. А это Ливи. Я тебе о ней рассказывал. Мы называем ее Айриш.

Взгляд женщины блуждает по лицу Эштона, а потом опускается, словно она копается в памяти.

— Кто… — снова пытается произнести она. Я приближаюсь на пару шагов, так далеко, насколько мне позволяет мертвая хватка Эштона. Этого хватает, чтобы почувствовать слабый запах мочи, знакомый мне по домам престарелых, пациенты которых больше не в состоянии контролировать свои мочевые пузыри.

И словно бросив попытки узнать нас, женщина поворачивает голову набок и просто смотрит в окно.

— Давай, выйдем на воздух, — шепчет Эштон, потянув меня за собой, и подходит к маленькому радиоприемнику, стоящему на тумбочке.

Он включает диск с музыкой Этты Джеймс и немного прибавляет громкость. Я молчу, когда он выводит меня из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Мы идем по коридору и в тишине спускаемся по другой лестнице, которая выходит на задний двор здания: давным-давно подготовленный к зиме огромный участок с голыми дубами и узкими дорожками, петляющими между цветочными клумбами. Мне кажется, что в теплую погоду это место прекрасно подходит для отдыха пациентов. Но сейчас, из-за слабого ноябрьского солнца и колючего воздуха, я вздрагиваю.

Присев на скамейку, Эштон без промедлений усаживает меня к себе на колени и обнимает, будто бы закрывая от холода. И я, не колеблясь, позволяю ему, потому что жажду тепла его тела не по одной лишь причине. Даже, если и нельзя.