Неизвестная блокада - Никита Ломагин

«НАРОДНЫЙ КОМИТЕТ ГОРОДА»162.

В одном из весьма редких свидетельств инженера-еврея, пережившего блокаду и принявшего участие в проекте Гарвардского университета по изучению социальной системы СССР, отмечалось, что в условиях блокады он не ощущал себя изгоем. Более того, сам вопрос об антисемитизме в довоенное время и в годы войны, он счел неудачным, заявив, что в Советском Союзе в то время не было антагонизма между представителями разных национальностей. Проблему антисемитизма он свел к личному отношению Сталина к евреям:

«Национальная политика полностью зависит от Сталина и только от него. Если Сталин сегодня [1950 г.] скажет, что евреи пострадали от Гитлера и они заслуживают заботы, все будут восхвалять евреев в прессе. Но если он, напротив, заявит, что евреи — это космополиты, то евреев будут травить во всех газетах и на всех собраниях»163.

По его мнению, в армии во время войны сохранялась некоторая обособленность евреев, которая, однако, ни коим образом не влияла на их поведение в бою:

«В армии есть все еще кастовость... Евреи не пьют, не дерутся, не занимаются спортом... Но они воевали хорошо. Они воевали до конца, и за храбрость они удостоены многих медалей и орденов»164.

В роли «коллективного организатора и агитатора» масс в условиях блокады наиболее активная часть оппозиционно настроенного населения пыталась использовать листовки. Это было действительно опасное оружие. В отличие от большинства немецких листовок, «местные» листовки точнее отражали настроения населения, его желания и надежды. Они вызывали большее доверие (один из партийных функционеров отмечал, что «в ответ на немецкие листовки народ ругается, и в этой ругани имеется что-то хорошее»)165 и позволяли объединить недовольных, поскольку содержали понятные и отвечавшие данному конкретному моменту призывы. Кроме того, такие листовки достаточно сложно было обнаружить и выявить их распространителя. Например, попытки найти автора анонимных листовок, разбрасывавшихся рано утром под покровом темноты на территории Московского вокзала, продолжались в течение почти полутора лет, несмотря на то, что в операции по его обнаружению было задействовано огромное количество людей. К поиску были привлечены практически все службы — от наружного наблюдения до агентуры, военная цензура, химическая экспертиза и, конечно же, криминалисты, занимавшиеся сличением почерков. В расследовании этого дела Управление НКВД предстало весьма тяжеловесной организацией, которая, в конце концов, все же смогла выявить анонимщика166.

УНКВД отмечало, что существенно возросло количество распространявшихся среди населения анонимок и антисоветских листовок. Обращение к власти очень напоминало петиции к царю накануне Первой революции и отражало «гапоновский» период самосознания масс («Сталин, Жданов, «райкомы» все могут решить, могут дать хлеб, который якобы где-то скрывается от народа, но во всем виноваты отдельные чиновники, которые «нашего» горя не знают и, более того, на нем наживаются.) Были, однако, и другого рода письма — письма-ультиматумы, письма-требования167. Одно из них было адресовано Молотову:

«Мы, русские женщины, ставим Вас в известность тов. Молотов, что воевать с немцами мы больше не будем. Отзовем своих мужей, сыновей, братьев с фронта, сдадим все русские города немцам без боя, без сопротивления, ибо дальнейшее сопротивление бесполезное кровопролитие. Мы, русские женщины, всей душой стоим на стороне немцев. Это есть настоящая война цивилизации против варварства. Мы не верим больше Вашим законам. Долой коммунистов»168.

Анонимные письма отправлялись и в партийные органы. Как и ранее, в них содержалось требование обеспечить людей продовольствием. Рабочие по-прежнему верили в то, что ключ к решению проблемы продовольственного обеспечения находится в руках хозяев Смольного:

«...Мы, рабочие, просим прибавки хлеба, нам надо работать голодными по 12 часов и без выходных дней. Если не прибавите, то идем бастовать. Нам нужен хлеб, нужна воля, долой войну!»,

«...Дайте хлеба. Эту записку пишут сотни рабочих, чтобы дали хлеба, а иначе мы сделаем забастовку, поднимемся все, тогда узнаете, как морить рабочих голодом»169.

Документы УНКВД свидетельствуют о том, что в ноябре 1941 г. разобщенное и стихийное проявление недовольства вышло на новый уровень — в среде антисоветски настроенной части населения пришли к осознанию необходимости объединения усилий для совместной борьбы против власти, выработки методов этой борьбы, а также расширения круга противников сталинского режима.

На повестке дня стояли два главных вопроса: «С чего начать?» и «Как начать?» В среде «пораженцев» считали, что народ уже готов к выступлению и нужно еще небольшое усилие, чтобы «плотину» прорвало:

«Нужно кричать: «Долой войну! Долой голод!» и народ будет за нами. Нужно организовать сначала группу в сотню человек и начать действовать. [Надо] написать листовки с призывом к народу. Красная Армия будет с нами. Только начать бы (выделено нами — Н.Л.)»;

«Для переворота и активных действий нужна смелость. Я не задумаюсь пожертвовать своей жизнью, если это принесет пользу. Не задумаюсь взорвать Смольный, при условии, что там будут члены правительства. Необходимо создать организацию, объединить вокруг крупной фигуры всех недовольных»170.

Инженер Ленинградской конторы «Главинструмент» С., осужденный Военным трибуналом к расстрелу за ведение антисоветской агитации и подготовку восстания в Ленинграде, говорил:

«... Многие партийцы согласны с тем, что восстание — единственный выход из создавшегося положения, но пока все ждут, когда выступят заводы. Население города рано или поздно под влиянием голода поднимет восстание. Необходимо возглавить это движение и затем от имени масс можно говорить с немцами».

О том, что идея организованного выступления стала все больше овладевать массами, говорили зафиксированные агентурой УНКВД высказывания представителей самых разных слоев общества:

«... Наши верхи с нами никогда не считались и не будут считаться. Они будут делать все, что захотят, потому что мы не умеем выступать организованно, целым заводом или фабрикой, а выражаем недовольство поодиночке или маленькими кучками»171.

Наряду с этим все большее развитие получали настроения обреченности, фатализма, религиозности. В постановлении бюро Московского РК ВКП(б) от 17 ноября 1941 г. о состоянии работы на эвакопунктах отмечалось, что у населения стали развиваться «крайне нездоровые настроения», что «в отдельных комнатах развешаны иконы, жильцы отказывались слушать беседы на политические темы, отказывались от дежурств»172.

Служба безопасности СД отмечала, что во второй половине октября—начале ноября 1941 г. настроения населения не претерпели существенных изменений. Однако с начала ноября ухудшение продовольственного снабжения оказало заметное влияние на здоровье горожан, которые стали пухнуть от голода. Вместе с тем СД в который уже раз указывала, что пассивность немецкой армии активно использовалась советской стороной в пропагандистских целях. Широко муссируемая в ленинградских средствах массовой информации идея о том, что «немцы вовсе не хотят брать Ленинград», по мнению немецкой разведки, существенно снижала повстанческий потенциал горожан. При этом подчеркивалось, что серьезное озлобление у рабочих вызывали «стахановские» темпы на оборонных предприятиях, увеличение продолжительности рабочего дня до 12, а на некоторых заводах и до 14 часов173. Недовольство создавшимся положением проявлялось в «громкой ругани» власти в очередях, на которую милиция уже не обращала никакого внимания. Особое раздражение населения вызывал тот факт, что партийные функционеры по-прежнему снабжались из спецмагазинов и не знали тягот блокады. Немецкая разведка утверждала, что в конце ноября «среди рабочих многих заводов имеет место недовольство, причем около половины открыто выступает за сдачу города»174.

В конце ноября продовольственная тема по-прежнему оставалась самой актуальной. Четвертое по счету снижение норм отпуска хлеба, а также других видов продовольствия175 с сентября 1941 г. оказало крайне негативное воздействие на горожан.

Однако, несмотря на дальнейшее ухудшение снабжение города продовольствием и перебои в торговой сети, ленинградцы, по оценкам УНКВД, «выражали готовность стойко переносить выпавшие на их долю тяготы и лишения»176. Такой же точки зрения придерживались партинформаторы. 21 ноября 1941 г. в связи с оценкой настроений после снижения норм в одной из записок, направленных в горком ВКП(б) говорилось:

«В подавляющем большинстве трудящиеся со всей серьезностью относятся к переживаемым трудностям, правильно и трезво оценивают обстановку на фронте и в Ленинграде и понимают необходимость снижения норм... Настроение трудящихся района в основном здоровое; настроения упадка, уныния, неверия в силы командования разорвать кольцо блокады, разговоры о том, что люди начинают пухнуть с голода, а также антисоветские разговоры и вылазки имели место на отдельных предприятиях со стороны отдельных рабочих и работниц» (выделено нами — Н.Л.)177.