Новый Мир ( № 3 2013) - Новый Мир Новый Мир

Социальная психология здесь значит не меньше, чем государственная пропаганда, которая легла на весьма разрыхленную почву. Государство вообще в романе упоминается мимоходом: так, безликая страшная сила — «назначили голод — и стал голод». Даже смерть Сталина, персонажами как-то не очень отрефлектированная, используется героем в качестве демагогического приема — мол, время сейчас тяжелое, сложное, требуется особая сознательность…

Тем не менее надо за что-то держаться, и оказывается, что люди готовы держаться за что угодно, за любые химеры, только чтобы не признавать ужасной правды, и, при всех раздражающих особенностях личности того же Цупкого, при всей его безжалостности, его способ держаться (фамилия — Цупкой — «хваткий» — фамилия говорящая) — за детей, своих и чужих, за жену, с которой у него отношения тяжелые и больные, но все же отношения, — пожалуй, оправдывает многое.

«Дознаватель» на неуютные вопросы дает неуютные ответы. Ну, например — так ли уж важно национальное и даже кровное родство, когда речь идет о личном выборе в экстремальной ситуации? А если ни то, ни другое, то что важно? Привязанность? Ответственность? Женщина, спихнувшая с подводы трех девочек-племянниц, ведь на самом деле не родного сына спасала — приемыша. И так далее. По степени «неуютности», неутешительности ответа на вопрос, может ли нормальный, но отягощенный нечеловеческим опытом обыватель — не сверхчеловек — вернуться к мирной жизни, «Дознаватель», пожалуй, сопоставим со знаменитым «Выбором Софи» Уильяма Стайрона.

О языке романа отдельно. Выморочный канцелярит, на котором изъясняется главный герой романа (и изъяснялась в первом романе безжалостная выскочка Клоцвог), — язык власти. Недаром герой «принципиально не отвечал по-украински, чтоб была дистанция. Люди всегда это чувствуют. Дистанция — важнейшая вещь в отношениях». Это язык, на котором изъясняется — через газеты, радиопередачи и своих чиновников — государственная полуправда, а то и прямая ложь, и таким образом помогает скрывать, а не выражать свои мысли. Это язык машины. В этом контексте переход на украинский делает героя человечным и потому — уязвимым («Незаметно для себя перешел на украинский. И рассердился. <…> Тьфу. „Вишня”. „Соловейко”. „Вечеря”. Решительно и беспощадно (это в разговоре с женой. — М. Г .) поправился»).

И — наконец — о приеме. Дважды — здесь и в «Клоцвог» Хемлин использует один и тот же прием, что, пожалуй, не случайно. Прием этот называется unreliable narrator (ненадежный рассказчик). Это когда герой говорит от первого лица, говорит про себя «я», тем самым заставляя читателя волей-неволей идентифицировать себя с рассказчиком. И не сразу задумываешься, что «я» может так же врать, как и «он». В «Клоцвог» Хемлин ухитрилась так обвести вокруг пальца читателя, что он мерзкой бесчувственной бабе, сломавшей жизнь нескольким мужикам, дочери, фактически убившей мать, а, возможно, косвенно, и своего сына, начинает сочувствовать, вникать в ее обстоятельства, а критики старательно пытаются найти в ней хоть что-нибудь хорошее (ну хотя бы витальность, жизнеспособность). К тому же как-то неловко вот так взять и признать еврейку абсолютно отрицательным персонажем, мы же культурные люди… Здесь же, в «Дознавателе» («Крайний» — на мой взгляд, самый слабый, самый лобовой роман из пока что трилогии, слишком уж выстроен как антитеза к «Клоцвог») этот прием уместен еще и потому, что, повторюсь, это все-таки детектив. А тут любителям детективов есть что вспомнить — скажем, не менее вызывающий для своего времени и в своем жанре роман Агаты Кристи «Убийство Роджера Акройда».

«Крайний» — история невинного. «Клоцвог» — история виновной. «Дознаватель» — история обычных людей, строящих кое-как свое существование на развалинах всего, что было дорого, фактически — на развалинах привычных понятий о человеческом , о реконструкции этих понятий — в меру слабых сил и способностей каждого. В сущности говоря, «Дознаватель» — это история о примирении и прощении — частном, не историческом, но оттого не менее болезненном. Однако это понимаешь только какое-то время спустя после того как закроешь книгу. Именно здесь и заключается основная интрига «Дознавателя», загадка, которую должен разгадать читатель, а не в том, что перед нами «остросюжетный детектив из послевоенной жизни», как обещает ряд книжных сайтов...

Мария ГАЛИНА

Искушение частностью

Марина Степнова. Женщины Лазаря. М., «АСТ», «Астрель», 2011, 448 стр.  («Проза: женский род»).

Марина Степнова — писатель, переводчик с румынского и одновременно редактор глянцевого мужского журнала «XXL». Ее собственные произведения появились в печати больше десяти лет назад, некоторая известность пришла после выхода в 2005 году романа «Хирург». И если прошлый роман вошел в шорт-лист «Национального бестселлера», то нынешний был оценен еще выше — не только шорт-лист «Нацбеста» и «Русского Букера», но и третье призовое место в «Большой книге» 2012 года.

Критики роман молчанием также не обошли. Сергей Кузнецов в своем блоге включил «Женщины Лазаря» в список «лучших русских книг прошлого года», обозначив в качестве достоинств и «хороший язык», и то, что «…и герои живые, и мир объемный, и даже слезы на глазах читателя» [1] . Дина Суворова в Booknik’е роман хвалила — в частности, за любовь автора и к героям, и к читателям [2] . Не менее восторженно отозвался и Максим Лаврентьев: «Четкие, резкие, доведенные до ослепительного стилистического блеска фразы; абзацы, каждый из которых — композиционно завершенный период; глубочайший, обеспеченный богатейшим словарем, кладезь метафор…» [3] .

Но не все были столь радушны. Валерия Пустовая, например, указывает на то, что в романе слишком много «общих мест», а попытки представить роман как сагу неудачны — в нем нет необходимой для эпической формы исторической цельности, фон — «стертый» [4] . К тому же, замечает она, религиозная подоплека имени главного героя в романе почти не проявлена, так что название, хотя и броское, несколько искусственно. Лизе Новиковой многое в романе показалось непродуманно избыточным: «В ее романе всё, включая по-деловому витиеватые фразы, поставляется лошадиными дозами» [5] .

И все же имеет смысл задуматься, почему роман, представляющий, в сущности говоря, семейную сагу, со всеми присущими этому жанру достоинствами и недостатками, оказался столь значим для текущего литературного года.

Главный герой книги — Лазарь Иосифович Линдт, гениальный ученый, физик, математик, изобретатель атомной бомбы. Еврей, атеист, язвителен, некрасив, обаятелен, нетактичен и трогательно раним (здесь как бы напрашиваются параллели со Львом Ландау, однако сразу скажем читателю, что сходство это чисто поверхностное). И речь пойдет не столько о науке, сколько о частной, семейной, личной жизни героя: что отражено и в структуре романа, четко разделенной на временные интервалы.

«Хрустящим от мороза ноябрьским утром 1918 года» юный Линдт появляется в коридорах МГУ, знакомится с «одним из отцов-основателей современной гидро-  и аэродинамики, академиком, сияющим столпом советской науки» Чалдоновым, и вследствие невероятной математической одаренности сразу становится его сотрудником. А потом вместе с желающим приютить гениального юношу Чалдоновым приходит к нему домой и влюбляется в его супругу, светлую и прекрасную Марусю, цельную, хозяйственную, мудрую, с даром к «домашней алхимии». Линдт страстно любит ее, и это почти взаимно, только он хочет видеть ее своей, а она «непоправимо замужем» и обожает его как сына. Пожалуй, эта часть романа Степновой действительно удалась. Язык кажется сочным, сюжетные коллизии органичны, персонажи очерчены хоть и несколько мелодраматично, но чрезвычайно убедительно. Тем более, что частное тут внятно перемежается историческим. Сталинские чистки хоть и не трогают Линдта и Чалдонова, но грозной тенью маячат поблизости. Во время войны дружная троица эвакуируется в Энск, борется там с ощутимыми, но не катастрофическими тяготами военно-тыловой жизни (все ж таки великие ученые, и паек, и квартиры). Маруся все время держится эталонно: ведет дом, помогает окружающим, дает кров нескольким семьям, фактически устраивает частный детский сад. И от нее все время сияние исходит. Классический образец настоящей русской женщины, но у Степновой получилось сделать ее живой, не приторной, положительной без пряничности или ложно-героического пафоса. И даже ее смерть летом 1949 года показана очень тонко и бережно. На этом этапе вправду кажется, что перед тобой превосходная книга.