Новый Мир ( № 3 2013) - Новый Мир Новый Мир

Ещё раз о жизни

Кушнер Александр Семенович родился в 1936 году. Поэт, эссеист, лауреат отечественных и зарубежных литературных премий. Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Санкт-Петербурге.

Платформа

Промелькнула платформа пустая, старая,

Поезда не подходят к ней, слой земли

Намело на нее, и трава курчавая,

И цветочки лиловые проросли,

Не платформа, а именно символ бренности

И заброшенности, и пленяет взгляд

Больше, чем антикварные драгоценности:

Я ведь не разбираюсь в них, виноват.

Где-нибудь в Нидерландах или Германии

Разобрали б такую, давно снесли,

А у нас запустение, проседание,

Гнилость, ржавчина, кустики, пласт земли

Никого не смущают — цвети, забытая

И ненужная, мокни хоть до конца

Света, сохни, травой, как парчой, покрытая,

Ярче памятника и пышней дворца!

*      *

    *

Надо было любить революцию,

Надо было ей душу отдать.

Надо было марксизм, как инструкцию,

Не прочесть, но в руках подержать.

Надо было отдать вдохновение

Ей, квартиру, тем более — дом.

И тепло, и любимое чтение

В жертву ей принести, и диплом.

Надо было смириться со злобою

И плевками, пройти через тиф,

Надо было проститься с Европою,

Равнодушия ей не простив.

Хорошо, что успел во Флоренции

Побывать любопытный студент

И послушать немецкие лекции,

И сыграть “Музыкальный момент”.

Надо было смириться с частушками

И, в ЧК угодив как-нибудь,

Встретить давнего друга с веснушками,

Чтобы он отпустил тебя: “Будь!”

Надо было искусство и жречество

Развенчать, как собрат-горлопан,

Надо было спасать человечество —

Этот шанс был историей дан.

Ну а мы… Но из стужи и замяти

Он сказал бы нам в гиблом снегу:

“Ничего-то вы не понимаете,

Празднословы, терпеть не могу!”

Надо было с подругой, с приятелем

Разделить эту корку и тьму.

Это образ — и он собирательный,

Имена подставлять ни к чему.

Надо было бежать через Турцию —

Не бежал: надо верить и “быть”.

Надо было любить революцию —

И любил ее, как не любить?

*      *

    *

Боже мой, Аденауэр, ужас какой!

Эйзенхауэр, Трумэн и Этли…

Ничего вы не знаете, друг дорогой,

Про копыта их, когти и петли.

Вообще с вами не о чем мне говорить:

Вы журнал “Крокодил” не читали,

Там умели их сущность подать, уловить

То в змее, то в осле, то в шакале.

Вы не слышали радио сороковых

И политинформацию в школе,

Из которой узнали б о происках их

Даже нехотя и поневоле.

Огорчения ваши, по мне, пустяки,

Легкий жар, не скажу, что притворный.

В пятьдесят бы втором вам остыть у доски,

Посидеть бы за партою черной.

А ведь как эти клены нарядны зимой,

Как снежком нагота их прикрыта!

Если б не Аденауэр, ужас какой,

Эйзенхауэр, Трумэн и Тито!

*      *

    *

Ван Гог перед этой картиной четырнадцать дней

Хотел провести, если б только ему разрешили.

Библейскую парочку Рембрандт пристроил на ней

В своем желто-красном, горячем, пылающем стиле.

Четырнадцать дней — многовато… Быть может, семи

Достаточно? — мне бы хотелось спросить у Ван Гога.

— Четырнадцать! — я же сказал вам уже, черт возьми!

Зачем переспрашивать? — он возразил бы мне строго.

Четырнадцать дней! За четырнадцать дней города

Берут осажденные, их превращая в руины.

И за две недели дойдут из Гааги суда

До Крита, быть может, или приплывают в Афины.

— Вы правы, всё можно успеть, например, умереть

Иль обогатиться, в дворец перейти из подвала.

Но эту любовь, эту нежность нельзя разглядеть

Быстрее, — четырнадцать дней, а тринадцати мало!

*      *

    *

Смысл жизни надо с ложечки кормить

И баловать, и на руках носить,

Подмигивать ему и улыбаться.

Хорошим человеком надо быть.

Пять-шесть детей — и незачем терзаться.

Большая, многодетная семья

Нуждается ли в смысле бытия?

Фриц кашляет, Ганс плачет, Рут смеется.

И ясно, что Платон им не судья,

И Кант пройдет сквозь них — и обернется.

*      *

    *

Есть ли власть в Нидерландах? Страною правит

Кто-нибудь? Иль Вермеер свои предъявит

Нам права на Голландию и Рембрандт?

Есть ли в Австрии власть? Или в грош не ставит

Ее Моцарт — и правит страной талант?

Есть ли в Англии власть? Или у Шекспира

И без власти в венозных руках — полмира?

А в Италии памятников не счесть

Данте, лавр ему больше идет, чем лира.

А в России? В России была и есть!

*      *

    *

Тайны в Офелии нет никакой

И в Дездемоне, по-моему, тоже.

Только цветы, что всегда под рукой,

И рукоделье, и жемчуг, быть может.

Девичья прелесть и женская стать.

Утром так радужно в мире и сыро…

Тайна — зачем она, где ее взять?

Тайну придумали после Шекспира.

Песенка — да! Понимание — да!

Или упрямство и непониманье,

Только не тайна — мужская мечта,

Вымысел праздный, любви оправданье.

Чтоб на вопрос: почему полюбил

Эту Офелию, ту Дездемону,

Нужный ответ у мечтателя был,

Темный по смыслу, высокий по тону.

*      *

    *

Воробью, залетевшему в церковь, что надо в ней?

Может быть, он хотел в одиночестве помолиться

И не думал, что в церкви так много сейчас людей,

И тем более, что раздражает их в церкви птица.

Вот и кружится, мечется, — выхода не найти:

Где та дверь, то оконце, в которое залетая,

Он надеялся уединение обрести

И защиту, ведь жизнь и ему тяжела земная.

Слишком много людей, украшений, — зачем они?

И слепит его золото, и ужасают свечи.

А еще эти мрачные фрески в густой тени,

А еще этот дым, от него заслониться нечем.

Недоволен священник, с тяжелых подняв страниц

Взгляд на глупого гостя, круженье его, порханье,

А ведь гость-то, быть может, потомок тех чудных птиц —

И блаженный Франциск им Святое читал писанье.

*      *

    *

Разговор ни о чем в компании за столом

Утомляет, какие-то шутки да прибаутки:

Так в спортзале с ленцой перебрасываются мячом,

Так покрякивают, на пруду собираясь, утки.

Хоть бы кто-нибудь что-нибудь стоящее сказал,

Вразумительное, — возразить ему, согласиться!

Для того ли наполнен и выпит до дна бокал,

Чтобы вздор этот слушать весь вечер, — ведь я не птица.

Я хотел бы еще раз о жизни поговорить,

О любви или Шиллере — как обветшал он, пылкий,

Потому что два века не могут не охладить

Романтический пыл, — и к другой перейти бутылке.

*      *

    *

Влажных бабочек что-то ни разу