Об Ахматовой - Надежда Мандельштам

Необходимо, чтобы вы написали простую вещь: 1) когда вы познакомились с Рудаковым, 2) когда пришли к нам (после его отъезда), 3) как Ося работал в ту последнюю зиму при вас и т. п… Как он приходил читать вам новые стихи и т. д. 2 странички письма на адрес Харджиева Николая Ивановича (Москва, ул. Крапоткина, 17, кв. 70)2.Я, так сказать, «пристрастный» свидетель. Потому не на мой адрес и не в мои руки…

Самый ужас в том, что всё это спекуляция на юридическом положении человека. На изоляции. На невозможности печататься. Ничего бы не было, если бы О.М. был известным человеком в Москве – кругом люди – все всё знают, видят, читают в журналах… Вы понимаете, какой это ужас?

Наташа, это был совершенно безумный человек, а мы не поняли. И он держался за свою мерзкую жену, потому что она верила его бреду.

Умоляю вас, не откладывайте этого письма. Сейчас уже идет крошечная заваруха, а вы едва ли не единственный свидетель – все уже умерли. И это в руках у невежественной спекулянтки автографами – главным образом первого мужа Анны3.

Анна Андр. в полном ужасе – этот смирный мальчик у нас в комнате! И если бы вы знали, какая ненависть в этих письмах. Я думаю, что это для вас удар. Для меня тоже.

Это второй случай у меня: сын Багрицкого читал эти стихи и выдавал их за свои4. Но он был глупый мальчик, и все еще всё помнили. Это было безопасно. Я просила не обижать его и осторожно остановить, что и сделали.

Я так сумбурно пишу, потому что сегодня всё это прочла: эта ненависть, эта хитрость (сидел «у ног»! Любил… ничего не боялся!) (у него иногда пробивались смешные учительские интонации. Мы над ними чуточку посмеивались, но щадили его. Знали, что у него больное самолюбие, но тем более были с ним осторожны: ведь у него было очень тяжелое положение, а мы с Осей, пока он был в Воронеже, еще зарабатывали и кормили его). Эти проклятия. Эта злоба.

Не относитесь к этому легкомысленно. Это очень страшно.

В мае я думаю к вам приехать, если вам это удобно.

Напишите мне, написали ли вы Харджиеву?

Н.

1 Об обстоятельствах и несколько неопределенной хронологии знакомства Н.Х. с этими письмами см.: Герштейн, 1989. С. 91–93.

2 Это письмо, датированное 27 марта 1960 г., сохранилось. В нем, в частности, Н.Е. Штемпель пишет: «Глубокоуважаемый Николай Иванович! Мне стало известно о письме Сергея Борисовича Рудакова. Не буду писать Вам о том впечатлении, которое на меня произвел этот бред.

Но считаю своим долгом сообщить Вам нижеследующее. Я познакомилась с Сергеем Борисовичем Рудаковым в феврале 1936 г. Мы очень часто встречались с ним вплоть до его отъезда из Воронежа, т. е. до июля 1936 г. С.Б. мне постоянно и восторженно говорил об О.Э. Мандельштаме, читал его стихи, но познакомить меня с ним не хотел, больше того, пытался брать с меня обещание, что и после его отъезда из Воронежа я не буду стремиться познакомиться с О.Э. Мандельштамом. В августе 1936 г. (после отъезда Рудакова) я пошла к Мандельштаму. С этого времени я виделась с Осипом Эмильевичем и Надеждой Яковлевной почти ежедневно (после отъезда О.Э. и Н.Я. из Воронежа встречалась с ними в Москве, Савелово, Твери). Зиму 1936 г. и 1937 г. (до самого отъезда из Воронежа) Осип Эмильевич очень много писал. Я была свидетельницей необычайного творческого подъема, какого-то порыва, который длился без конца, торжества и победы вдохновения над всеми горестями и скудностью повседневной жизни, окружавшей поэта. Стихи создавались на глазах. Почти каждый день появлялись новые стихи. Я помню всё до мельчайших подробностей, как будто это было вчера, помню эйдетически, как говорят психологи. Осип Эмильевич часто не ждал вечера, когда я могла зайти к ним, а приходил в лабораторию, где я работала, или в техникум, где преподавала, чтобы прочитать мне сейчас же свои новые стихи. В отношении некоторых стихов я могла бы свидетельствовать, под каким конкретным впечатлением они создавались. Осип Эмильевич очень щепетильно относился к датам своих стихов. На стихах, которые записывала Надежда Яковлевна, и на нескольких стихотворениях, переписанных мною, он всегда собственноручно ставил дату и букву В., т. е. Воронеж, поэтому очень просто ликвидировать рудаковский бред. Можно точно сказать, какие стихи и сколько написано их было после отъезда Рудакова из Воронежа. Кроме того, у меня есть стихи С.Б. Рудакова, написанные им собственноручно (если нужно, я могу передать их Вам), и простое сравнение (даже не анализ) покажет, что стихи поэта Мандельштама и стихи Рудакова отличаются друг от друга, как небо от земли. Если я могу быть Вам чем-то полезна, я к Вашим услугам. 27/111-60 г. С уважением Н. Штемпель» ( АГМ).

3 Н.С. Гумилева.

4 Имеется в виду Вс. Э. Багрицкий (1922–1942), см. письмо К.И.Чуковского Н.К.Чуковскому от 29 июля 1938 г.:«.. сын Багрицкого, который „тоже пишет стихи“, прочитал мне вчера: – До чего щегол ты, До чего ты щегловит! – то есть выдал стихи Мандельштама за свои!!!! Я уличил его. Он не сконфузился…» (Корней Чуковский – Николай Чуковский. «Мы очень разные литераторы…» Переписка (1921–1963) / Публ. Е.Н. Никитина//Знамя.2004.№ 1.

С. 155). Спустя четверть века его мать, Л. Г. Багрицкая (Суок), включила это же стихотворение О.М. в подборку стихов своего сына в сб. «Имена на поверке» (М., 1963. С.26). Лишь после того, как начали поступать письма с протестом, она была вынуждена признать свою «ошибку» ( Багрицкая Л. Досадное недоразумение. Письмо в редакцию // ЛГ. 1964.5 мая).

8

Н.Я. Мандельштам – Н.Е. Штемпель

<Весна – лето 1960 г., Таруса>

Наташенька! От вас нет ни звука, и я очень беспокоюсь. Что у вас? Как Марья Ивановна? Зима очень была тяжелая – эти колебания температуры невыносимы. Болела Анна Андреевна, но сейчас ничего.

У меня много сложностей и трудностей. Где тонко, там… и так далее. Этот год трудный. Особенно сейчас – очередной кризис, вызванный по моей вине. Вы знаете, что я ездила в Ташкент – вот это и была моя глупость… Мои молодые хозяева1 приехали со мной в Москву (он – первоклассный литературовед – в аспирантуре годичной); жена взбесилась от ревности к Варе Шкл. и делает всем феноменальные пакости, для меня весьма ощутительные… Идиотская история, но в нашем быту более чем ощутительная.

Я хочу к вам приехать – но когда и можно ли? Опять на 2–3 дня. Но для этого нужно, чтобы вы мне написали. Ведь это зависит от здоровья М. И…Жду ответа.

Получили ли вы письмо о Сергее Борисовиче?2 Я всегда знала, что у него больное самолюбие, что он «учительствует»… Масса была у него капризных выходок и т. п…. Ося жаловался, что он ему мешает работать. Но он был одинок, ел и пил у нас, только ночевал на своей койке – ведь работы у него не было, а жена присылала ему 50 р. на койку. У нас еще были заработки, и мы чувствовали себя связанными его бедственным положением. И я никогда не думала, что в своих письмах-дневнике он изливается настоящей злобой и ненавистью (смешанной с восторгом, что еще хуже). По письмам это больной человек, маниак и психопат. А жена! Вы знаете, что она ничего не отдала ни мне, ни Анне. На этом пострадал Николай Степанович, об Осе и говорить нечего. Но мы всегда думали, что это жена. А всё это, оказывается, коренилось в С.Б…Не ужасно ли? Чистый юноша!

И это, конечно, «налог» на нашу жизнь. Будь всё нормально – Москва, открытая работа, публикации – для болезни С.Б. не было бы никакой почвы.

Напишите скорее, Наташенька. Очень по вас соскучилась, и есть масса вещей, которыми хотелось бы с вами поделиться. Н.М.

В том письме, которое могло не дойти, я просила вас написать Харджиеву (когдауехал СБ. что он говорил об О.М. как О.М. работал при вас зимой 36/37 года, когда С.Б. не было).

Получили ли вы мое письмо про С.Б.? Не спутала ли я адреса?

1 Имеются в виду Э.Г. Бабаев и Л.В. Глазунова.

2 Речь идет о предыдущем письме/

9

Н.Я. Мандельштам – Н.Е. Штемпель

18 ноября <1961 г., Таруса>

18 ноября

Наташенька! «Тар[усские] стр[аницы]» – это самое модное сейчас в Москве… Напишите свое мнение об этом сборнике.

Дайте мне Цветаеву1 – два экземпляра вам не нужны, а мне очень нужен. За это я вам вышлю Пастернака2 – мне приготовили экземпляр в Москве, когда я получу его в руки, я вам вышлю.

Теперь о Цветаевой – мне подарила Аля Цветаева (дочь), но я ищу для Нины Пушкарской, ташкентской женщины, у которой я жила во время войны (поэта – недавно вышла книга), очень близкой Марине, очень хорошей и очень человечной с человечными стихами. Ей нужнее эта книга, чем кому-либо. Так вот, Наташенька – пошлите Нине, да еще напишите два добрых слова: Ташкент 37, Водопадный проезд, 3, кв. 3. Пушкарской Нине Ивановне.

Хорошо?

Я приеду зимой встретиться с вами в Москву, а весной к вам надолго. Я собиралась к вам осенью, но у меня было туго с деньгами, и я просила Женю (вашу) написать вам – боялась быть вам обузой. Ждала от вас звонка, но Женя, видно, не написала, а тут меня стала звать Анна Андреевна. Она уже больше месяца в больнице (у нее был еще один инфаркт), и ей очень плохо. Но она выжила. Это случилось после моего отъезда.