Бог, которого не было. Белая книга - Алексей Р. Френкель

рюкзак из моих рук и накрыла его своим телом. Сиськи, которых у маленького бога не было, спасли араба, четырех евреев и всю остальную землю. Раздался взрыв, и Моцарт, оглохнув, замолчал. «Ой, — сказала маленький бог без сисек, а увидев кровь, поправилась: — То есть блядь». Итан Коэн записал в блокноте: песок, кровь маленького бога. Саундтрек БГ: Ласковой душе — железное платье. Кровью на песке — все люди братья. Джоэл взглянул в блокнот брата и одобрительно кивнул.

Маленькая круглолицая девочка посмотрела безалкогольными глазами куда-то вверх, и они вдруг стали прежнего цвета — теплой водки. Водка выплеснулась через край, и если бы ты не спрятался, то мог бы прочитать в глазах маленького бога просьбу к Богу большому: мне больше не нужны тайны бытия, просто посмотри мне в глаза и скажи, что это воля твоя. Но ты, большой Бог, не решился посмотреть в глаза маленькому богу. Спрятался. Ну, если ты, конечно, вообще есть.

Самое страшное нельзя из всех нельзя

Как любят повторять братья Коэны: из уважения к погибшим все показано так, как было на самом деле. Это правдивая история. Описываемые события произошли в коридоре иерусалимской больницы «Хадасса». Маленький бог Света в операционной. Врачи пытаются ее спасти. Ты не пытаешься. Или тебя нет. Мы в коридоре. Около операционной. Молимся. Кто как умеет. Я тебя ненавижу — я так молюсь.

Ой, то есть блядь. Это молитва маленького бога. Услышь ее молитву. Если ты есть. Ой, то есть блядь. Слова немые — да Богу в душу. Ой, то есть блядь.

Марокканский еврей Иона плачет как ребенок и сквозь слезы шепчет: нельзя плакать. Нельзя. Это прям самое страшное «нельзя» из всех нельзя. И снова плачет.

Русский еврей Поллак сидит, уставившись в одну точку, и плюется в эту самую точку словами Цоя: две тысячи лет война, война без особых причин, война дело молодых, лекарство против морщин.

А Иона плачет и молится: рыбка плавает в томате, ей в томате хорошо, и снова плачет.

Поллак поднимает глаза на плачущего Иону и снова харкает кровью с Цоем: красная, красная кровь через час уже просто земля.

Датишный еврей Ицхак стоит с опущенными, как у Вия, веками и высоким дребезжащим голосом тянет гласные: тот, кто благословил наших отцов — Авраама, Ицхака и Якова, Моше и Агарона, Давида и Шломо, — исцелит и больную Свету, дочь… Замолкает и испуганно спрашивает у нас: как зовут маму Светы?

Никто из нас не знает, как зовут маму нашего маленького бога. Две тысячи лет война рыбка плавает в томате ой то есть блядь война без особых причин нельзя плакать нельзя.

Мне нужно это знать для молитвы, беспомощно говорит Ицхак и начинает снова: тот, кто благословил наших отцов…

Тот, кто благословил наших отцов — Авраама, Ицхака и Якова, — я тебя ненавижу, — я так молюсь.

Ой то есть блядь нельзя плакать красная красная кровь рыбка плавает в томате преисполнится сострадания к больной а над городом плывут облака ой то есть блядь ей в томате хорошо нельзя плакать всем двумстам сорока восьми частям ее тела и тремстам шестидесяти пяти ее жилам через час уже просто земля я тебя ненавижу нельзя плакать ой то есть блядь нельзя плакать исцеление душе и исцеление телу рыбка плавает в томате мы знаем что так было всегда ой то есть блядь нельзя плакать городу две тысячи лет самое страшное нельзя из всех нельзя я тебя ненавижу ой то есть блядь красная красная кровь аминь то есть блядь.

Нам говорят, что араба удалось спасти. Тот кто благословил наших отцов спас убийцу или тебя просто нет и никто не благословлял наших отцов Авраама Ицхака и Якова но если ты есть то почему ты не исцелишь маленького бога Свету слова немые да Богу в душу я тебя ненавижу красная красная кровь я так молюсь мы знаем что так было всегда рыбка плавает в томате ой то есть блядь кто живет по законам другим исцеление душе лекарство против морщин нельзя плакать нельзя ой то есть блядь самое страшное нельзя из всех нельзя красная красная кровь а над городом желтый дым аминь то есть блядь.

Я не могу больше стоять у двери операционной я иду по коридору я заглядываю в первую попавшуюся палату — там мешают ложечкой чай и смотрят телевизор, а по телевизору красная красная кровь и так было всегда слова немые да Богу в душу ой то есть блядь всем двумстам сорока восьми частям ее тела а над городом желтый дым и тремстам шестидесяти пяти ее жилам нельзя плакать это самое страшное нельзя из всех нельзя аминь то есть блядь.

Я захожу в другую палату. Старик — старый, как один из праотцев, Авраам или Яков, — объясняет пустоте: с тех пор как я привык к одиночеству, я никогда не был одинок. Может он объясняет это тебе слова немые да Богу в душу но тебя нет и никто не благословлял наших праотцев а может он объясняет это мне но мне никогда не понять почему ты спас этого арабского шахида а маленький бог Света лежит на операционном столе и из всех трехсот шестидесяти пяти ее жил вытекает красная красная кровь а по городу плывут облака нельзя плакать нельзя аминь то есть блядь.

В другой палате девушка ест пиццу и поливает ее кетчупом красная красная кровь девушка улыбается показывает на линию кардиограммы говорит что когда эта кривая станет прямой ее все будут любить а городу две тысячи лет и нельзя плакать красный красный кетчуп лекарство против морщин рыбка плавает в томате а плакать нельзя это самое страшное нельзя из всех нельзя аминь то есть блядь.

Я выхожу в коридор. Тишина. Навстречу мне идет смерть в платье из полупрозрачного скотча. Плакать нельзя. Нельзя. Это самое страшное нельзя из всех нельзя. Плачу.

Увидимся

Наутро мир был… нет, это не то слово… мир выглядел… нет, это неправильно, это не то слово — ничего вообще не выглядело, все казалось карандашным рисунком, который кто-то изо всех сил пытался стереть.

Земля свежевырытой могилы была безвидна и пуста, тьма над бездной. Глубина бездны — два с половиной метра, ширина — меньше метра.

Небо было, хотя могло и не быть.

Родных у